Прошедшие войны

Когда старик вышел из дома с автоматом в руках, шакалы уже открыто гуляли по двору. Деревянные старческие руки никак не могли снять предохранитель, затем еще большие проблемы стали с затвором. Тогда Цанка уперся рукояткой автомата в землю и всем своим весом лег на оружие, он почувствовал кожей тощего живота грубость смертоносного дула. Он надавил еще сильнее. «Сейчас выстрелит» — подумал Цанка. Раздался сухой щелчок, затвор передернулся, но выстрел не последовал. «Если бы так сделал какой-нибудь полезный член общества, чей-либо молодой, нужный сын, то этот автомат давно бы разразился длинной очередью, а мне даже в этом не везет», — усмехнулся горестно старик.

Цанка поднял автомат и не целясь направил его в сторону зверья. Раздался короткий щелчок и тишина, снова нажал, снова тишина. Тогда он снял спешно рожок и ощупью провел по нему грубыми пальцами. Патронов не было. Отчаяние овладело им. Потом ярость и гнев. Он из последних сил, крича, бросил автомат в сторону шакалов. Полет оружия был коротким, бесполезным: автомат беззвучно нырнул в неглубокий, рыхлый снег.

В конец обессиленный старик медленно подошел к внуку, упал на колени, склонив голову. Он хотел читать молитвы, хотел просить Бога и всех своих пророков о помощи, о пощаде, но он ничего не мог, он сидел и молча ждал своей печальной участи. «Видимо я в жизни столько грехов совершил, что судьба в самые последние минуты моей жизни послала мне такие испытания… Послала тогда, когда я потерял все свои силы, всю свою энергию… Видимо это те самые собаки и остальное зверье, что я съел в жизни, на Колыме. Они вернулись, чтобы съесть меня и моего внука… Прав был этот очкарик-физик — не будет у меня и у него могилы, не смогут нас благословить после смерти близкие люди… Видимо не достоин я памяти…»

Цанка тихо сидел. На непокрытой его голове, узких плечах и согнутой спине образовались маленькие снежные бугорки. Талая вода с лысой головы стекала за ворот кителя, щекотала впалые ребра. Он уже не плакал. Плачь — это тоже жизнь, это борьба за жизнь, а Цанка плакать уже не мог, он ничего не мог, он ничего уже не хотел. Он только слышал, как ближе и ближе сопели, вынюхивали и фыркали голодные шакалы. Смертельное кольцо медленно сжималось. Даже слабоватому на слух Цанке, стала слышна мелкая поступь хищников. Ему казалось, что это громадные звери, что они велики. Он знал, что бессилен и беспомощен. Что он жалок. Наконец он почувствовал их запах болотного мха и клопов.

— «Нет, нельзя встречать врага сидя. Затопчут, затопчут. Надо встать… Вставай! Встречай врага стоя. Ведь нельзя отдать им тело внука. Нельзя». - проснулся в Цанке, в последний момент, инстинкт жизни.

Он еще жил, еще дышал, просто не мог ничего сделать. Старик чуть встрепенулся, поднял голову. Его глаза встретились с леденящими душу точками. Эти огни были холодными и безжизненными. Они были наглыми, голодными, вызывающими. Цанка собрал все свои хилые силы, чтобы встать, чтобы просто встать. Он еще раз, в последний раз приготовился к борьбе, к борьбе за жизнь. Почувствовав движение шакалы встрепенулись, насторожились и приготовились к решающему прыжку. Наступила мгновенная пауза. Пауза, после которой наступает затмение рассудка, и появляется азарт, страсть, жажда насилия, силы, борьбы. Сколько раз у Цанка в жизни были такие мгновения, и вот на решающий поединок не осталось сил… И в этот момент раздался страшный грохот: один, второй, третий, бесчисленное множество из разных орудий. Звериные огоньки потухли, тени с визгом исчезли. Цанка даже не понял в какую сторону шакалы убежали. Все произошло так неожиданно, быстро. А канонада все продолжалась.

Цанка слышал, как над головой со свистом пролетали снаряды. Они перелетали гору и взрывались за перевалом. Российские войска стали обстреливать следующее село.

— Хоть одна от вас польза, — сказал тихо старик, оглядываясь по сторонам.

От страха и переживаний во рту пересохло, руки предательски дрожали, он ими набрал снега и засунул в рот. Он снова и снова подносил ко рту и к лицу снег. Теперь он плакал, говорил какие-то молитвы и мечтал, чтобы хоть один снаряд угодил в него. Он был рад этой яростной канонаде. Однако как и начинался неожиданно этот артобстрел, так он и закончился. Стало тихо, страшно, одиноко. Снова старик остался один в этих диких безлюдных горах.

— О, люди! Люди! Помогите мне! Помогите! Есть ли здесь мусульмане или христиане? Есть-ли здесь кто-нибудь? Помогите мне! Помогите! Даже эхо ему не ответило. Голос старика был хилым, а горы, покрытые снегом, слабо отражали звук.

— Я должен похоронить внука. Я должен это сделать. Я похороню его в своей могиле. Видимо для него я ее копал, — говорил Цанка.

Эта мысль его возбудила. Теперь он думал, как донести тело Вахи до кладбища. До родника спуск и по снегу ему легко будет стащить его, а дальше к кладбищу подъем. Как же там быть? Ничего, там видно будет. Главное действовать. Ждать нельзя.