Прошедшие войны

Прямо за спиной всадники остановились. Кто-то быстро спешился, залязгали удила. Запахло конским потом.

— Мулла — Арачаев Баки-Хаджи? — спросил властный, твердый голос на русском языке. — Встаньте.

Старик не менял положение, и даже при желании не смог бы этого сделать — его как бы парализовало.

Кто-то быстро подскочил к нему сзади и больно пнул коленкой в сутулую спину. Старик свалился руками вперед, уткнулся лицом в свалившийся из рук Коран. Долго вставал, очищал от грязи священное писание. Наконец, засунув за пазуху маленькую потрепанную книгу, выпрямился, глубоко вздохнул и мельком оглядел всех. Человек двадцать, как говорила Хаза, русские и в основном чеченцы, кто верхом, кто уже спешился, стояли вокруг него.

Двоих сразу узнал старик: это сын Харона Тутушева — односельчанин Салман и начальник Шалинской милиции Шита Истамулов, человек с разбойным прошлым, которому Баки-Хаджи не раз оказывал услуги, оправдывая его частые злодеяния.

Встретившись с глазами муллы, Шита виновато опустил глаза; Салман, наоборот, видимо по наивной молодости, смотрел нагло, вызывающе.

— Вот здесь свежевскопанная земля, — с величайшим задором и услужливостью, на корявом русском языке, крикнул сын Харона, втыкая в податливую землю древко от кнута.

— Да видно, видно. Даже замаскировать не удосужились, — буркнул старший по чину — русский. — Быстро принесите лопаты — копайте.

Два человека побежали к Хазе во двор за лопатами. Наступила пауза. Все спешились, лошадей отвели в сторону, дружно закурили.

— Молодец, Тутушев! — громким басом сказал начальник экспедиции, — прирожденный чекист! По горячим следам раскрыл преступление… Я думаю, что ему можно будет поручить возглавить местный ревком.

Алый румянец заиграл на молодом лице Салмана, он не мог скрыть своей радости, влажные глаза услужливо следили за любым движением начальника, толстые, как у отца, губы в удовлетворении вздулись.

Вскоре принесли с мельницы весь инструмент — даже вилы, мотыги и грабли. По небрежному взмаху руки начальника — бросились копать. Верхний слой был податливым, послушным. Затем уперлись в твердый глиняный грунт.

— Здесь не копано, — буркнул один из копающих.

— Как не копано? Что ты несешь! — возразил Тутушев.

Он приналег с усердием на свою лопату, и она с сухим треском обломилась посередине древка. Стоявший до этого в оцепенении Баки-Хаджи легонько поднял голову, передвинулся с ноги на ногу, в уголках рта его появилась слабая улыбка. Он понял, что природные неисполнительность и леность его младшего брата спасли его. Выкопали еще один слой желтой, слипшейся от времени, глины. Всем стало ясно, что копают напрасно.

— Истамулов, — обратился начальник к Шите, — спроси, что этот старик здесь делает с Кораном в руке?

Шита перевел речь, хотя Баки-Хаджи и так все понял. Не поднимая глаз, мулла ответил на чеченском.

— Он говорит, что это древний обычай: каждую весну перед пахотой необходимо вскопать целинный участок и молить Бога о хорошем урожае.

— Гм, — усмехнулся начальник, доставая папироску. — Так это что — мусульманский обычай?

— Нет, — переводил Шита, — говорит, что языческий, просто в последнее время для надежности и Коран нужен.

Не говоря больше ни слова, побросав все как было, всадники ускакали.

Рыдая, выскочила из кустов Хаза:

— Бог тебя спас, Бог! Благодари его! — причитала она, упав перед стариком на колени.

Вскоре на двух запотевших конях, без седел прискакали Косум и Рамзан, вслед за ними прибежал пеший Цанка. Всё допытывались, что было — да как.

Встревоженные неприятными новостями, все родственники Арачаевых, побросав полевые работы, вернулись в село.

Из накануне приглашенных Баки-Хаджи двенадцати человек для обсуждения дел явился только один — сумасбродный старик Бовка из Элистанжи. Теперь, после произошедшего, его присутствие было в тягость. Он предлагал всякие нереальные действия, вплоть до объявления газавата[44] всем и всему. Наконец, когда он с Баки-Хаджи остался один, сказал, что к нему приходил один армянин из Парижа, от Тапы Чермоева, и передал, что скоро прибудет помощь из Европы, и что большевики и все им сочувствующие будут истреблены.

— А ты видел когда-нибудь Чермоева? — перебивая, спросил его Арачаев.

— Нет.

— А откуда вдруг Чермоев, да еще в Париже, вспомнил о тебе? — допрашивал его Баки-Хаджи.

— Откуда я знаю… Видимо обо мне и там знают, — удивленно отвечал Бовка.

— Только бешеные собаки твоего села знают тебя, а Чермоеву до тебя и нас всех нет дела. Понял? Это провокатор, а ты дурень.

Поздно вечером в кунацкой Баки-Хаджи вновь шел совет. Было шумно, как никогда: молодые да отчаянные настаивали на объявлении открытой вражды женоподобным Тутушевым; один лишь мулла сдерживал их пыл — пытался что-то объяснить. Пререкания молодых его бесили, приводили в ярость. Наконец, не выдержав, он закричал своим срывающимся в напряжении на высокой ноте голосом:

— Молчать, придурки!

Все знали, что еще одно лишнее слово, и начнется отчаянная истерия старика.