Прошедшие войны

— Что это такое? Сколько лет ты страдаешь, ждешь ее, а она — еще дом новый подавай! Куда это годится! Да, такого жениха как ты в округе нет… Пускай сама строит, и огород выращивает и детей рожает. Ничего с ней не будет. Только на пользу, может чуть похудеет?! Гойсум все смеялся, теперь после слова «детей» засмущался, даже стал отворачиваться. Старик проник в его сокровенные мечты и желания.

Еще долго Арачаев строил оптимистические прогнозы, пока вдруг где-то далеко за горами, в стороне равнин не прогремел одинокий взрыв. Оба встрепенулись, вернулись в серую реальность, лица вновь стали напряженными, озабоченными, суровыми.

— Слушай, Гойсум, — нарушил томящее молчание Арачаев, — мы одни остались в селе. Теперь на нас все заботы, давай обойдем все дворы, особенно разбитые, и посмотрим нет ли под развалинами домов людей. Это главное. А по ходу надо посмотреть где находится на привязи скотина и собака, а может и кошка в доме. Короче все живое должно быть развязано и освобождено, все ворота открыты, чтобы скотина свободно могла пойти на водопой. Не забудь открыть все курятники. Дело несложное, и очень нужное. Люди, в панике свои души стали спасать, а об домашней живности могли позабыть… Ты иди по верхним домам, а я пройду по низине. Смотри осмотри все.

Больше не говоря ни слова разошлись… Ранняя весна в горах Северного Кавказа была как обычно переменчивой, туманной, грязливой. Зубастая, по горному лютая и короткая зима, не полностью уползла в северные равнины, она из последних сил, под покровом укорачивающейся ночи, еще сковывала, хрупкой коркой льда, почву и неподвижные поверхности луж.

Вначале старику было легко идти по твердому, замерзшему насту, потом вдруг незаметно ледяная корка растворилась и ноги стали вязнуть в черной жиже. «Лучше конечно морозной зимой или цветущим летом, чем в эту грязь» — подумал Арачаев, и следом неожиданно в голову полезла другая мысль: «Видимо без этой чехарды, грязи и сырости невозможен переход из одного состояния в другое. Очевидно, что так и в природе и в обществе. Значит надо этот период переждать, перетерпеть, пересилить, а кто выживет, и главное стойко вынесет эти все временные трудности, тот безусловно сможет вкусить радость свободы, счастья и благополучия». Чуть погодя в голову полезла другая невеселая мысль: «Я то свое отжил, лишь бы молодым жилось лучше, и главное свободнее…»

Несмотря на свой солидный возраст Арачаев еще бойко двигался, а посох носил с собой больше как старческий атрибут, чем необходимость. Вдруг он услышал голос Гойсума.

— Цанка, Цанка. Где ты? — кричал охрипшим баском Дациев. Старик как раз развязывал в чужом сарае брошенную хозяевами корову.

— Что случилось? — встревоженно ответил он, выбегая наружу.

Перед ним появился задыханный от спешки, бледный Гойсум. Его лицо еще больше исказилось.

— Цанка, — скороговоркой вымолвил он, — там, под обломками дома, Дакожа лежит, мертвая.

— Какая Дакожа? — приглушенным голосом спросил Цанка. — Вдова Сугаила. Она ведь в последнее время одна жила. Ее дети давно уехали, оставили старуху одну.

Через несколько минут они были около развалин дома Сугаила. Видимо женщина пыталась выскочить наружу, но смерть ее настигла на пороге. Гойсум боязливо отворачивался, брезговал притронуться к трупу.

— Хватит кривляться, — прикрикнул на него старик, — надо перенести ее в соседний дом, чтобы омыть и сохранить от зверья.

— А кто будет мыть ее? — удивился Гойсум.

— Я и ты, — спокойно ответил Цанка, и чуть погодя добавил, — хотя убитые в войну не омываются, их смерть и так священна, мы с тобой чуть-чуть приведем ее в порядок, по возможности.

Гойсум понял, что ему не отвертеться, он с отвращением зажмурил глаза, как пушинку приподнял труп иссохшей, старой женщины и торопливо понес в соседний дом. Цанка бежал следом и создавал видимость, что пытается помочь.

— Так, Гойсум, — говорил далее бодро Арачаев, — тебя сам Бог мне в помощники оставил.

После этих слов, от природы ленивый Дациев, недовольно сморщился, даже отвернулся.

— Ты, Гойсум, — настоящий джигит, — продолжал в том же тоне старик, — твои труды не пропадут даром. Вот женю я тебя на красавице Мусилпат и появится у вас куча детей, вот тогда вспомнишь меня.

Лицо Дациева расплылось в наивной улыбке. Он вновь всем своим видом изъявлял готовность к любым командам старика.

— Теперь Гойсум, — продолжал повеливать Арачаев, — ты пойди на родник и принеси флягу воды, а я из дому принесу марлю, белую бязь и одеколон для омыновения… Для себя хранил, теперь придется поделиться.

Минут через двадцать, когда Арачаев, стоя на коленях, лазил в потаенных секретах своего большого, старого, деревянного сундука, в дом вбежал Гойсум. Он был без головного убора, его стеганка раскрылась настежь. На его лысине и искривленном лице ломился густой пот, глаза в ужасе широко раскрылись.

— Цанка, Цанка! — крикнул он, — Беда! Это конец! Вчерашняя, страшная бомба попала прямо в исток родника. Там огромная яма. Все исковеркано, а воды нет, и будто никогда не бывало. Все пересохло. Попали прямо в сердце. Били наверняка гады.