Прошлое

С какой это стати женщины вдруг снова стали проявлять к нему интерес? Римини выудил из глубин памяти уже подзабытую фразу: «Женатый — не значит кастрированный». Запомнил он ее в далекие студенческие времена, услышав от однокурсника, который считался и гуру в любовных делах, — этот парень, высокий, косолапый, с непропорционально маленькими руками и жиденькой бородкой, всякий раз, нахваставшись вволю своими похождениями на стороне, интересовался у Римини, почему тот не хочет поиграть с Софией в щекочущую нервы игру неверности. Впрочем, в случае с Римини все обстояло с точностью до наоборот: если женщины и начали интересоваться им вот так, неожиданно, на пустом месте, то, скорее всего, это произошло потому, что Римини был занесен ими в список безвозвратных потерь. Монополизировав Римини, убрав его с рынка любви, Вера, сама того не желая, значительно подняла его котировки, превратив из серийной продукции в штучную, недоступную простому потребителю. (Вот она, драма любой патологической ревнивицы: она похищает предмет своей любви, конфискует его у мира и, оставшись с ним наедине, приводит свое приобретение в порядок, начищает его до блеска, придает лоск — в общем, ведет себя как и подобает коллекционеру ценных вещей; работая с тщательностью и терпением опытного таксидермиста, ревнивица в конце концов получает то, что хотела, — сияющую и сверкающую, само совершенство, куклу; при этом она с изумлением обнаруживает, что ее мальчик встает с утра пораньше, чистит зубы, одевается, обувается, выпивает положенный кофе, целует свою создательницу и мучительницу и, о ужас, выходит из дома-хранилища на улицу; он неотразим, вновь юн и привлекателен — в общем, все то, что лелеяла в нем подруга-ревнивица, обращается в оружие, потенциально направленное против нее самой: слишком уж интересным становится предмет ее гордости для всех окружающих. Именно лучшие его качества, так культивируемые ею, приведут в конце концов к тому, что она его потеряет.) Всякий раз, почувствовав женское внимание, он бежал, бежал без оглядки, как вор, старающийся скрыться в толпе, как исследователь дикой природы, уже выбравшийся из сельвы, но продолжающий размахивать мачете, словно прорубая себе путь сквозь непроходимую стену тропической растительности; возвращаясь к Вере, припадая к ее бледным дрожащим рукам, он испытывал невыносимое, душившее его счастье — счастье быть солдатом любви.

Затем наступила вторая фаза: он стал воспринимать все атаки окружающего мира как невинные шалости и случайности. Римини с облегчением понял, что может перестать Подозревать всех и во всем, и вошел в роль уставшего полусонного зрителя, который вроде бы и смотрит на фейерверк, но толком его не видит. Мир по-прежнему был исполнен порочных намерений, а Римини по-прежнему оставался вожделенной целью — но его это теперь мало интересовало. Период эпических сражений, осад и сопротивления закончился. Он с удивлением обнаружил, что ему уже не требуется ни крепость духа, ни простая осмотрительность, ни готовность к самопожертвованию для того, чтобы понять, что его чувства прочны и что спровоцировать его на предательство любви уже никому не удастся. Он был как состарившийся в войнах ветеран, который вышел в отставку. И вот, впервые в жизни испытав равнодушие к окружающему миру и его страстям, Римини вдруг понял, что ему хочется помечтать, только помечтать о прелестях какой-нибудь тайной авантюры, скрытого от посторонних глаз романа, начавшегося, например, с одной из тех легких шалостей, которых он когда-то ждал и которые теперь презирал всей душой. Он представлял себе женщину, которая, несомненно просто желая поговорить с ним, преодолевает то, что называют безопасным расстоянием; или же другую, которая оборачивается, почувствовав на себе его взгляд; или же ту, что надолго задержит свою ладонь на его руке, якобы для того, чтобы получше раскурить сигарету над дрожащим огоньком зажигалки. Обычный, ни к чему не обязывающий разговор, который переходит на территорию опасной, вызывающей головокружение близости — так самолет срывается в пропасть; ему вполне хватило бы совпадения знаков зодиака, имени любимого писателя или названия фильма — любого из этих почти детских совпадений, которые позволили бы ему сделать первый шаг и стремительно ворваться во внутренний мир какой-нибудь незнакомки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ