В день, когда уезжал отец, Римини встал пораньше, принял душ, почистил зубы, оделся, заправил постель, приготовил завтрак. Потом разбудил отца, помог ему дособирать чемодан и поехал провожать его в порт. Сам отец был в восторге от происходящего: лекарство начало действовать сразу после назначения — еще до первого приема. Поднявшись на борт парома, он посмотрел в иллюминатор и увидел стоявшего на пирсе сына — тот поднял руку на уровень лица, словно давая какую-то торжественную клятву, да так и застыл. Отец никак не мог понять, смотрит Римини на него или же его взгляд устремлен в какую-то точку на горизонте; чтобы проверить это, он попытался пересесть на другое место, на несколько рядов назад, но толпа пассажиров уже не дала ему вернуться в заднюю часть салона. Вскоре паром отошел от пристани, а Римини так и остался стоять на причале с поднятой рукой. Лишь его ладонь механически, как у куклы, двигалась вправо-влево. Было одиннадцать утра. Паром уходил все дальше к горизонту; провожающие разошлись с причала; Римини вернулся в бар, где они с отцом пили кофе перед прощанием, и сел за тот же столик. Он взял оставшуюся стоять на столе пустую чашку из-под кофе и стал крутить ее перед собой, всякий раз радуясь как ребенок, когда перед его глазами появлялся логотип итальянской фирмы-производителя. В половине десятого вечера вежливый официант осторожно прикоснулся пальцами к его плечу и сообщил, что бар закрывается. Чашка, у которой, должно быть, голова уже шла кругом, застыла на месте, но Римини далеко не сразу выпустил из пальцев фарфоровую ручку. Поняв, что происходит и сколько сейчас времени, Римини отдернул руку так, словно чашка вдруг мгновенно раскалилась докрасна. Он встал из-за стола, огляделся, сунул руки в карманы комбинезона и вышел на улицу.