Прошлое

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Да, я тебя ненавижу. Да, я тебя прощаю.

Любовь — это бесконечный поток.

Поскольку я абсолютно уверена, что у тебя не хватит духу сходить на выставку Рильтсе одному (я уже как будто слышу оправдания: слишком много «воспоминаний» — кавычки, кстати, твои), сообщаю, что в четверг в семь часов я буду ждать у входа в музей.

О себе: невысокого роста и глазастая, в желтом плаще (если будет дождь) или же запыхавшаяся, потому что только что приехала на зеленом велосипеде (это если погода будет хорошая).

В любом случае — не ошибешься.

Очень не хочется напоминать тебе, что это твоя последняя возможность.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Дождь шел часов двадцать не переставая — начался он глубокой ночью и закончился лишь спустя почти сутки, ближе к полуночи; грохотал этот ливень не хуже, чем эскадрилья самолетов, летящих над городом на бреющем полете. Целые кварталы в низинах затопило; улицы стали руслами рек, воды которых подхватывали автомобили — их несло целые кварталы, пока не прибивало к какому-нибудь памятнику или не впечатывало в стеклянные двери вестибюлей самых красивых и элегантных зданий в нижней части города. Римини застал самое начало ливня. Ему не спалось, и он тихонько, чтобы не разбудить Веру, вышел в гостиную, где так же тихо, едва слышно, включил музыку и сел в кресло, листая какую-то книгу; вдруг он заметил, что диски в двух коробках на столе начали подрагивать и биться друг о друга — вскоре одна из коробок даже угрожающе сползла к краю стола. Только к этому моменту Римини не то услышал, не то почувствовал набегающую подземную дрожь. Он выглянул в окно, и небо прямо на его глазах, за какие-то две минуты, стало из густо-черного сначала красновато-серым, а затем — еще через тридцать секунд — нездорово-желтым, как кожа больного человека; от горизонта до горизонта по этому странно окрашенному небосводу стали метаться грозовые разряды. Римини открыл окно — ему в лицо тотчас же ударила волна горячего душного воздуха. Он увидел, как люди выходят на балконы: мужчины закрывали ставни и форточки, женщины поплотнее запахивали халаты и пытались успокоить младенцев, плакавших у них на руках; эти мгновения совместного ожидания чего-то грозного и величественного напомнили ему едва ли не самые любимые в детстве сцены из фильмов-катастроф — сцены единения людей перед лицом надвигающейся опасности. Только осознав, что дрожь, которую он принял за землетрясение, была лишь реакцией на бурю, разыгрывавшуюся в небе, Римини сумел представить себе мощь надвигавшейся грозы. Наконец раздался удар грома — невероятной силы, из тех, которые, как кажется в первый момент, способны обрушить мир; первые капли ударили Римини в лицо. За несколько минут неравномерная, а затем все более частая дробь дождя превратилась в однообразный гул — ливень хлынул сплошной стеной, и дальше чем на два метра совершенно ничего не было видно. Римини ушел спать, и почему-то в голове у него все время маячил образ яркого желтого пятна, подобного языку неугасимого пламени, — но не тот желтый плащ, о котором писала София, а, скорее, флюоресцирующая накидка, которой пользуются в дождь курьеры-мотоциклисты и развозчики пиццы на мотороллерах.