Прошлое — чужая земля

Роберти славился любовью к сквернословию. Возможно, он полагал, что грязная ругань придает ему мужественности. На самом деле, произносимая визгливым голосом, она производила обратный эффект, но он оставался относительно этого в полном неведении.

— Мы топчемся на месте. Заявление о первом изнасиловании поступило как минимум спустя три часа после нападения. Девушка вернулась домой, рассказала все родителям, а они привезли ее в участок. Мы направили на место преступления патруль, но, естественно, к тому времени оно опустело. Вторым и третьим изнасилованиями занимается полиция, потому что девушки сразу обратились в «скорую помощь», при которой всегда дежурит полицейский. Копии заявлений мы получили. Схема примерно одна и та же. Место преступления — подъезд дома в бедном квартале, который не запирается даже на ночь. Последними двумя случаями занимаемся мы. Одна из жертв пришла к нам сама. Другую — это последний случай — увидели двое прохожих: девушка стояла и плакала возле подъезда, где на нее напал насильник. Они позвонили в службу спасения.

— Хорошо, с этим понятно. Но что конкретно мы делаем? У нас есть подозреваемый? Мы кого-нибудь разрабатываем? Что говорят осведомители?

«Кого мы можем разрабатывать, если у нас нет ни одной улики? И что нам должны сообщить осведомители? Это же маньяк, а не наркодилер и не скупщик краденого».

Вслух он этого не сказал.

— Честно говоря, господин полковник, требовать у прокуратуры ордер на арест мы пока не можем — за отсутствием улик. Разумеется, мы надавили на осведомителей, но ничего от них не узнали. Что естественно — ведь орудует не обычный преступник, а маньяк.

— Кити, ты меня не понял. Мы обязаны хоть как-то отреагировать. Хоть кого-нибудь арестовать. Что вы будете для этого делать, меня не волнует. На будущий год я уезжаю из Бари и не могу позволить, чтобы это дело так и осталось висеть.

Он замолчал. Выдержал паузу и добавил:

— Кстати, нераскрытое дело об изнасилованиях было бы далеко не лучшим началом и для твоей карьеры тоже, мой дорогой Кити. Запомни это.

Мой дорогой Кити.

Он сделал вид, что не заметил последнего замечания.

— Господин полковник! Я думаю, нам надо проконсультироваться с психологом. Я имею в виду, с экспертом по криминалистике, который поможет нам составить психологический портрет насильника. Я читал, что так делают в ФБР…

Полковник перебил его. Теперь его голос звучал еще выше, визгливее и противнее.

— Что ты несешь? Какой еще психологический портрет? Кити, настоящие преступники не имеют к этим американским штучкам никакого отношения. Расследования проводятся с помощью осведомителей! Осведомителей, слежки, контроля территории. Я требую, чтобы все наши сотрудники связались с осведомителями и оказали на них давление. По ночам на улицах должны работать патрули в штатском. Мы обязаны схватить этого маньяка раньше полиции! Возьми своих лучших людей и работайте только над этим делом! А на ФБР и ЦРУ иди смотреть в кино. Ясно?

Разумеется, ему было ясно. Полковник, несмотря на свое высокое звание, не провел ни одного успешного расследования. Карьеру он делал в уютных министерских кабинетах, куда его устроили по блату после того, как он командовал батальоном в военной школе.

Лекция по технике сыска была окончена. Полковник милостиво позволил Кити удалиться, махнув ему рукой жестом, каким отсылают слугу.

На протяжении многих лет точно так же на глазах у Кити поступал с подчиненными его отец. Ему хорошо помнилось, какое выражение презрительного высокомерия принимало тогда его лицо.

Кити встал, сделал три шага назад и пристукнул каблуками.

Повернулся и вышел вон.

Глава 3

Еще одна такая ночь.

Сценарий повторялся без изменений. Кити почти сразу проваливался в глубокий и тяжелый сон, но через два часа просыпался от головной боли. Боль возникала между виском и глазом: иногда с правой стороны, иногда с левой. Некоторое время он продолжал плыть в полудреме, пока боль не будила его окончательно. Каждый раз он надеялся, что голова пройдет сама собой и он опять спокойно заснет. Но она не проходила никогда.

Так было и в ту ночь. Через несколько минут он встал и с пульсирующим виском пошел накапать себе сорок капель новалгина, молясь, чтобы лекарство подействовало. Оно помогало не всегда. Иной раз мука продолжалась три-четыре, а то и пять часов. Из глаза текли слезы, в голове стучал беспощадный молоток, и в его ритмичном стуке звучали глухие барабаны безумия.

Он с трудом проглотил горькую жидкость. Затем поставил первый диск ноктюрнов, удостоверился, что звук на минимуме, и сел в кресло, завернувшись в халат. Он сидел в темноте, потому что свет при головной боли страшнее шума.

Как только началась музыка, он свернулся клубком. Много лет назад этот ноктюрн играла его мать. В других домах, таких же холодных и пустынных. Он слушал ее, замерев, как застыл и сейчас. Несколько минут он чувствовал себя в безопасности.