Прошлое и будущее

А ведь «застольный» вид спорта был знаком нам с детства. Чтобы выйти из этой почти неразрешимой ситуации, я вспомнил о своем отце, произнесшем однажды, на мой взгляд, самый памятный и длинный тост по поводу крестин моей дочери Седы, которую мы тогда еще звали Патрицией. В 1956 году, когда ей было уже девять лет, родители, наконец, решили крестить ее. Сначала — неизменная процедура в апостольской армянской церкви, затем — встреча с родственниками и друзьями в известном армянском ресторане «Сирень» на улице Ламартин. В общей сложности там было около сорока человек. Благодаря организаторским способностям моего отца, еда была обильной и спиртное лилось рекой — водка, ракия, красное вино, и все, чего пожелаете. Он руководил всем и был тамадой, главным распорядителем церемонии, без которого не обойтись за армянским или грузинским столом. Ни один бокал не может быть поднят, пока на то нет особого разрешения, тамада произносит хвалебные речи, и, чтобы выпить, существует условие sine qua поп [54], тем более что вы обязаны выслушать речь до конца! Тамада должен быть поэтом, трибуном, немного комедиантом, а уж его таланты декламатора или певца тем более приветствуются. Мой отец всегда был большим асом в этой области и мог часами держать в напряжении аудиторию, сидящую с поднятыми бокалами. На крестины Патриции он выдал такое, чего мы от него даже не ожидали. За праздничным столом были люди всех вероисповеданий и всех национальностей. За тостами, национальными блюдами, сырами, десертами, кофе и рюмочками коньяка и ликера никто даже не заметил, что прошло много времени, хотя мы сидели за столом уже девять часов. Папа использовал все свое умение и талант, чтобы взволновать, позабавить и заинтересовать аудиторию, и все это в процессе вечера развивалось крещендо, по нарастающей. Сначала он произносил тосты за каждого из сидевших вокруг стола, восхваляя их достоинства и высмеивая недостатки. Затем выпили за упокой душ тех, кто погиб в аду геноцида, и тогда каждый из нас взял кусочек хлебного мякиша, окунул его в свой бокал с вином, а после положил на край тарелки. Пили за тех, кто достоин был бы считаться армянином и кому отец выдавал это право с той же легкостью, с какой надеялся сам получить французское гражданство. После каждой речи бокалы наполнялись вновь, хвалебным и благодарственным речам не было конца. Выпили за квартал, где теперь жили, за каменный мост, который когда-то надо было перейти, за судно, доставившее беженцев в Марсель, за железную дорогу, по которой добрались до Парижа, конечно же — за Францию, а потом за все пригороды Парижа, приютившие нас в свое время — Альфортвилль, Исси — ле — Мулино и многие другие. Мне было любопытно, в какие дали заведет нас фантазия отца. И все это перемежалось стихами и песнями в исполнении некоторых гостей. Девять часов. Девять часов сидеть за столом, девять часов пить и при этом не устать ни от речей, ни от выпивки. Бросив взгляд на батарею пустых бутылок, которые официанты ставили за моим стулом, я с интересом подумал, как же отец завершит свое выступление. И он блестяще справился с этой задачей, подняв три заключительных бокала соответственно за воду, газ и электричество. Французский тамадани в чем не уступает своим собратьям из других стран, и я уверен, что это прекрасное и первое в своем роде представление до сих пор не имело себе равных.

У отца была привычка давать прозвища знакомым и друзьям, например, Медведь Бедрос, Ишак Симон и другие. Симон вовсе не был глуп или упрям, прозвище досталось ему просто так, ни за что, и, пока он жил во Франции, все друзья звали его Ишак Симон. В 1947 году он уехал в Армению, где стал работать распорядителем в гостиничном ресторане. Он подошел ко мне со словами: «Я — Ишак Симон». Мы с Аидой узнали его и были очень рады встрече. Он наклонился и шепнул мне на ухо: «Твоя бабушка в холле гостиницы, а представители администрации не пропускают членов твоей семьи».