Прошлое не отпустит

— Но пересекать эту линию ты не хочешь.

— Сейчас — нет.

— Но чувство сохранилось, — продолжал Рэй. — Предполагается, что этого достаточно.

— Это немало, Рэй.

— Ты права. — Он накрыл ее ладони. Руки у него были большие, чудесные руки, и Меган снова почув-ствовала, как у нее подгибаются колени. Он попытался улыбнуться. — Если ты вдруг почувствуешь, что готова пересечь линию…

— …то дам тебе знать.

Он отдернул руку и отступил на шаг назад. Она тоже. Затем Меган повернулась, перешагнула через ограду, села в машину и тронулась с места.

Какое-то время в зеркале заднего вида отражались очертания «Люси», но вскоре исчезли. Меган повернула на скоростную трассу и не останавливаясь по-ехала домой — к семье.

Глава 20

На фронтоне особняка Делла Флинна отсутствовала вывеска «Старина» просто потому, что это была бы своего рода тавтология. Господствующий цвет — белый. Ослепительно белый. Изнутри и снаружи. Колонны из белого, под мрамор, камня, белые обнаженные статуи, белая стенка плавательного бассейна, белые кушетки на фоне белых ковров и белых стен. И лишь одно яркое цветовое пятно — оранжевая рубашка Делла.

— Делл, милый, спать идешь?

Дария — миссис Делл Флинн Номер Три — была на двадцать лет моложе мужа. Она обладала таким соблазнительным бюстом, ягодицами и губами, какие только можно купить за деньги. Делл теперь любил именно таких женщин, напоминающих извивающиеся карикатурные фигуры, где все преувеличено — черты и размеры. Иным это казалось уродством, а Деллу — воплощением сексуальности.

— Нет пока.

— Уверен, милый?

На Дарии был светлый шелковый халат, под ним — ничего. Деллу так нравилось. Вообще-то Деллу хотелось, чтобы прежняя мужская сила — его постоянный жизненный спутник, его, если угодно, проклятие, стоившее жизни Марии, матери Карлтона, единственной женщине, которую он по-настоящему любил, — чтобы эта сила вернулась без помощи известных голубых таблеток. Но сейчас у него не было ни желания, ни потребности в этих таблетках.

— А ты ложись, Дария.

Она ушла в спальню — должно быть, подумал он, испытывая облегчение от того, что можно просто посмотреть телевизор и хоть на одну ночь избавиться от привычной смеси вина и таблеток. В конечном счете все женщины одинаковы. За исключением Марии. Делл откинулся на спинку белого кресла. Белый цвет — идея Дарии. Она твердила, что этот цвет воплощает чистоту, гармонию, молодость — в общем, обычная бодяга в духе нью-эйдж. Когда они познакомились, на Дарии было белое бикини, и единственное, чего Деллу тогда хотелось, — это сорвать его и растоптать, но сейчас он стал просто уставать от всего белого. Хотелось разнообразия. Хотелось ходить по дому, не разуваясь. Хотелось прилечь на старый зеленый диван в углу комнаты. Невозможно содержать в порядке абсолютно белый дом. К тому же такой дом — предвестник неудачи.

Делл выглянул в окно. Пил он не много. Его отец, ирландский иммигрант в первом поколении, владел небольшим пивным баром на Вентнор-Хайтс. Делл, по существу, там и вырос, а когда каждый день видишь, как люди надираются и как разрушительно выпивка влияет на здоровье, особого интереса к ней не испытываешь.

Но сейчас у него в руках была бутылка его любимого «Маккалан сингл молт» — ему просто необходимо было забыться. За свою жизнь Делл заработал кучу денег. Он изучил ресторанный бизнес вдоль и поперек, все секреты, все входы и выходы, и в какой-то момент пришел к выводу, что это дольно грязный способ обогащения. Тогда он переключился на ресторанное оборудование — скатерти, тарелки, столовое серебро, бокалы и так далее. Начинал скромно, но в конечном итоге стал крупнейшим поставщиком во всем южном Нью-Джерси. На вырученные деньги он приобрел недвижимость на окраине города, в основном частные склады, и сколотил целое состояние.

Да только какое это имело теперь значение?

У Делла раньше был свет в окошке — Карлтон. Его мальчик. Он исчез, и Делл места себе не находил, просто дышать не мог. Он не отрываясь смотрел в окно. Бассейн на зиму был закрыт брезентом, но Делл словно видел там сына, как он плавал вместе с приятелями, слишком густо матерился, заигрывал с любой куколкой, что на него смотрела. По правде говоря, его сын — единственный сын — был слишком мягкотел. Слишком много времени он проводил перед зеркалом, слишком много в спортивном зале, слишком злоупотреблял всякими кремами для кожи и щипцами для бровей, словно это достойно мужчины. Но когда сын улыбался ему, когда перед тем, как отправиться в ночной клуб, обнимал и целовал в щеку — а этого он никогда не забывал сделать, — Делл испытывал такую радость, такое чувство полноты жизни, что становилось ясно, просто ясно, и никаких доказательств не требовалось: затем он в этот мир и явился, чтобы такое чувство пережить.

И вот его сын, единственный незаменимый человек, действительно что-то значивший в его жизни, исчез.

И что же делать? Сидеть и ждать? Доверить заботу о своем чаде полиции? Играть по правилам в городе, где вообще не имеют представления о том, что такое честная игра?

Да что же он за отец тогда?