Прошлое с нами (Книга вторая)

Гость все больше увлекался, приводил примеры один за другим в доказательство того, что жестокость оккупантов вызвана необратимым ходом событий. И чем раньше признать реальное соотношение сил, тем лучше.

— Что вы хотите? — старшина Андреев прервал проповедь.

Заговорил хозяин.

— Сынок... я не знаю этого человека... но не перебивай, раз он пришел, дай говорить...

— Вы не согласны... вижу, — констатировал пришедший, почувствовав поддержку хозяина. — Я... слышал... вас четверо... У своих, знаете, так... один не понял... другой надоумит... Позовите товарищей... хочу поговорить... не сомневайтесь... если в слове ошибся, то поглядите вокруг...

И снова понес о пленных, оружии и прочем. Пропустив мимо ушей повторные напоминания, проповедник стоял на своем.

Андреев, я, младшие лейтенанты — мы — придерживаемся одного мнения. Он это понимает? Мы вдвоем терпеливо слушали его, человека, который повторяет лживые вымыслы немецкой пропаганды. Я — старший, и не вижу причин звать моих товарищей. Взгляды пришедшего для нас неприемлемы.

— Предположим... но... зачем вы расписываетесь за других? Я хочу переговорить... и хозяин считает...

Хозяин сидел молча и слушал с большим вниманием. Только однажды он прервал Андреева и после этого не проронил ни слова. Откуда пришедшему известно мнение старика? Они сговорились? «Кто этот человек?» — спросил я хозяина.

— Кто его знает... первый раз вижу, ей-богу. Говорит, как поп в Лохвицкой церкви... И ты слушай... правда... куда ты спешишь... немец взял Москву, на дорогах посты... сложите головы...

Зачем продолжать этот разговор? В окне синел квадрат чистого неба. Вечерело. Эти люди вчера из-за меня рисковали жизнью. Но, оказывается, они не понимают очень важной истины. Мы прибегли к ним не затем, чтобы уклониться от службы, а продолжать ее. Что же, в путь?

За окном еще светло. Сколько до вечера? Мне ничего не оставалось, как слушать рассуждения самозваного проповедника о риске, самоуправстве начальников и легкомыслии молодых людей, одержимых ложными надеждами.

Доверчивый хозяин попался на удочку краснобая. Не хотелось обижать старика отказом в просьбе человеку, которого он слушал. И перед выступлением нужно переговорить с Зотиным и Меликовым. Андреев послал за ними девушку.

По-видимому, взгляды хозяина совпадают с мнением пришедшего. Но, кажется, в глубине души он не верит немецкой победе и, передавая слухи, хотел испытать людей, которым предоставил кров и пищу. Он собирал сведения, в общем, занимался недозволенным и опасным делом. Нет, сомневаться в совести хозяина нет оснований... Он заблуждается, по всему видно.

Но кто этот субъект? Я не мог взять в толк. Пройдоха, готовый следовать за оккупантами, или непротивленец, возводящий бессилие и низость в ранг добродетели? А впрочем, какая разница?.. Время идет к вечеру...

— ...хотите избавиться от меня... пожалуй, вы не решитесь расстрелять, — неожиданно изменил он тему, — у меня нет с немцами дружбы... Э, не разбираетесь вы... Желал предостеречь, удержать... Очень сожалею, если не приуспел в этом... значит, мало страдал... мои слова не нашли путь к сердцу.

За хатами раздалась короткая очередь. Проповедник умолк, все прислушались. Я вышел за порог оглядеть засветло двор. Сыро и свежо. На землю опускались холодные сентябрьские сумерки. Солнце село.

Я вернулся в хату. Пришедший сидел на прежнем месте, рядом с хозяином, молчал, понурив голову.

— Смотрел, куда... вести? — спросил он, приподнявшись. — Не беспокойтесь, я готов принять смерть...

Послышались шаги. Зотин вошел в комнату, остановился, увидев новое лицо.

— О нем позже, — сказал Андреев. — Как самочувствие?

— Хорошо... лучше, чем было, — ответил Зотин. — А у вас? Женщины встревожены... кого стрелять собираетесь?

— Вот, в прошлом военный человек, был в лагере пленных в Лохвице... Вышел с помощью местных жителей, — начал Андреев, но пришедший его перебил.

— Сам о себе скажу, — и быстро заговорил. — Ребята, я русский, окончил институт, служил восемь лет в армии... война застала в Станиславе... отступления, бомбежки... мыкал горе со всеми... попал в плен... немцы обещали порядочное обращение, пищу... ничего подобного. Согнали на сахарный завод за проволоку... под открытым небом. Дожди... ни сесть, ни лечь... как скот... ужасно... нельзя представить... люди, доведенные до состояния зверей, творят невообразимые вещи... набрасывались скопом, опрокидывали ведро с водой... давили один другого...

Меня и моих товарищей не прельщал удел пленного и не интересовали нравы в Лохвицком лагере. Я попросил рассказчика перейти ближе к делу.

— ...дни, проведенные в лагере, перевернули мою жизнь... Ничтожный, жалкий себялюбец, я пекся только о том, чтобы насытиться... угождал высшим... Житейские прихоти направляли наши суетные помыслы... но когда лишился всего необходимого и мучился, готовый ради глотка воды... пришло прозрение... сколь пагубно жаждать большего, не замечая истинного блага в том, что дарует нам свет божий... — житейские притчи перемежал с поучениями, ссылался на библейских пророков, — да будут прокляты все, кто...