Теперь, после рассмотрения этих впечатляющих списков, немедленно возникает вопрос: каков же реальный научно осмысляемый результат этих громадных усилий в области изучения человека? Ответить на него совсем не просто. Результаты исследований, полученные в науках о человеке, не поддаются такой компактной формулировке, как в точных науках, скажем, в физике, где легко наметить вехи развития знания. Но все же сами проблемы, сформулированные в начале этой работы, являются уже некоторым показателем глубины понимания, которая возникла в результате внимательного изучения задачи на уровне ее постановки. Можно указать и на некоторые более конкретные результаты:
1) Первое, на что хочется обратить внимание, – это расширение той шкалы, в которой рассматривается психическая деятельность человека. В точных науках, изучая какое-либо явление, мы всегда стремимся расширить интервал варьирования независимыми переменными, ибо иначе, изучая явления в узком интервале варьирования, мы неизбежно будем упрощать его, полагая, что неизвестная нам сложная функциональная зависимость хорошо задается линейной моделью. Долгое время изучение психики человека ограничивалось рамками стереотипа нашей культуры, и все результаты исследования соответственно выглядели упрощенно. Сейчас наметилась отчетливая тенденция к расширению этих рамок – исследование сознания стало проводиться с привлечением всего многообразия поведения человека в различных, подчас совсем чуждых нам культурах и в разных состояниях сознания, включая измененные: сон, гипноз, религиозный экстаз, интоксикация психоделическими средствами, клиническая смерть и само ее переживание, если пациент был возвращен к жизни, и, наконец, даже состояния, диагносцируемые как явные психические заболевания. Отсюда большой интерес к философской антропологии и психологии религиозных переживаний – попытка осмыслить опыт религиозной жизни в терминах современной науки и изучить некоторые ее проявления в клинических условиях. Примечательно и то, что врачи-психиатры становятся авторами статей общекультурной направленности, далеко выходящих за пределы их профессиональных интересов. Эксперимент стал выходить и за пределы клиник и лабораторий. Имеются сведения о том, что с конца 50-х годов в США опыт одной из форм медитаций7 (не требующей аскетизма и пр.) в оздоровительных целях (как средство снятия стресса и др.) испытали 250 000 человек8. Это очень внушительные данные – здесь надо учитывать, что в этом опыте участвовали только люди определенного возраста и определенного социального положения. Мы не можем оценивать это явление по существу. Важно только отметить, что спонтанно возникшее движение приобретает уже характер большого социального эксперимента и становится, таким образом, одним из элементов культуры, характеризующих ее подвижность в поисках путей преодоления внутренних конфликтов.
2) Примечательным, на наш взгляд, оказывается и то, что философия, издревле считавшаяся чисто умозрительной наукой, теперь стала превращаться в экспериментальную дисциплину. Первый толчок к этому дали ЭВМ. Формальное – строго логическое манипулирование символами оказалось возможным перенести в рядом стоящий железный ящик. Человек впервые смог увидеть и оценить, как вне его и без него может работать одна из составляющих его мышления. Второй шаг в этом направлении – изучение психологии мышления в широком интервале варьирования культурами и состояниями сознания. Полученные здесь результаты дают некоторые основания для обсуждения тех проблем, которые традиционно было принято относить к теории познания. Эпистемология начинает опираться на психологию мышления. И, наконец, в этом же плане можно говорить о попытке использовать психологический и логический анализ языкового поведения для разгадки механизма мышления. Вся концепция Хомского, направленная на построение трансформационных грамматик и выявление глубинных структур, имеет несомненную эпистемологическую направленность. Предложенная мною вероятностная модель языка также раскрывает некоторые особенности мышления – его континуальную природу. И что, может быть, здесь особенно важно, к философским построениям теперь приходится предъявлять новое требование, которое можно было бы назвать