Прошлое

Сколько же лет ему понадобилось, чтобы обрести эту трусость? Двадцать? Тридцать? И вдруг выяснилось, что он готов растратить все накопленное за долгие годы просто так, с первой попавшейся женщиной, которая смогла напомнить, пересказать ему содержание нескольких ключевых моментов его жизни и молодости которой было достаточно для того, чтобы вытряхнуть из него душу. Римини вдруг почувствовал себя таким же старым, как агонизирующий старик в финале кубриковской «Космической одиссеи 2001 года». Образ этого старика словно был фотографией самого Римини в старости; она лежала в коробке с уже обработанными снимками — снабженными датами и краткими биографическими справками. (София, кстати, некоторое время назад перестала читать то, что писал Римини на оборотах снимков.) А вот и текст: «Римини на смертном одре, торжественный и счастливый, только что получивший последнее в своей жизни предложение освобождения чувств и только что с гордостью отвергнувший его». Позднее, когда представление было уже в самом разгаре, Римини, вконец уставший от бесконечной беготни между столиками, вдруг остановился на месте как вкопанный: случайно бросив взгляд на сцену, он увидел уже знакомую ему акробатическую претендентку на его руку и сердце в лучах прожектора. Девушка вышла, чтобы зачитать вслух фрагмент из «Человеческого голоса», а точнее — прокричать его в телефонную трубку, которую она держала перед собой на высоте глаз, словно отрубленную человеческую голову; витой провод, тянувшийся от трубки, извивался, как змея, и душил при этом актрису, которая произносила каждое следующее слово все с большим трудом. Римини пробрался к Софии, восторженно взиравшей на сцену, и поинтересовался: «Это кто? Твоя ученица?» София кивнула головой. «А сколько ей лет?» — спросил Римини. София наклонила голову в его сторону, но ни на миг не отвела взгляда от сцены. «Не знаю, — сказала она. — Наверное… Не знаю». Только сейчас Римини понял, насколько она пьяна. Пожалуй, такой пьяной, мелькнуло у него в голове, я не видел ее за все годы — проведенные и вместе, и врозь. София попыталась сказать что-то еще, но ее внимание отвлекла следующая участница представления, поднявшаяся на сцену; возраст этой женщины было определить гораздо легче, и он явно был немалым. Пошуршав перед микрофоном несколькими листочками бумаги — искусственно истрепанными в наивной попытке выдать их за старые архивные письма, — она, делая вид, что читает с листа, стала рассказывать наизусть: «Дорогие родители! Я только что вышла замуж за лейтенанта Пинсона. Церемония состоялась в прошлую субботу в одной из церквей Галифакса. С этого дня и впредь подписывайте, пожалуйста, адресованные мне письма так: госпоже Пинсон, Норт-стрит, 33, Галифакс, Новая Шотландия». Следующие четверть часа у этой женщины ушли на то, чтобы зачитать публике — монотонно и блекло, как показалось Римини, — наиболее эффектные пассажи из переписки Адели Гюго. К его удивлению, дослушав выступление до конца, зал разразился аплодисментами. София тоже не хотела оставаться в стороне и попыталась вскочить на стул, чтобы во весь голос прокричать слова одобрения: увы, она не рассчитала сил и, если бы не Римини, неминуемо рухнула бы на пол, промахнувшись ногой мимо сиденья. Кроме того, столь резкое движение вызвало у организма Софии желание избавиться от еще не усвоенного алкоголя. Сдержать рвотный позыв ей удалось с огромным трудом; это напряжение забрало у нее последние силы, и буквально через несколько секунд Римини пришлось ловить ее вновь — уже почти без сознания. Так она и осталась полустоять-полулежать у него на руках — они были как пара танцоров, застывших неподвижно в финале бурного, страстного танго. Исабель, Росио, Мерседес — кто-то из стоявших рядом женщин заметил эту красоту и потребовал немедленно направить на нее луч прожектора. Восторгам публики не было предела; Римини едва не оглох от визга, воплей и аплодисментов и чуть не ослеп от вспышек фотоаппаратов. В общем гвалте одна из женщин, взгромоздившись на стул, требовала немедленно написать портрет Римини и Софии; другая, решив не дожидаться художника, тыкала фотоаппаратом им в лицо, вконец измучив обоих бесчисленными вспышками. Римини испытывал двойственное чувство: с одной стороны, он прекрасно понимал, что этот незапланированный аккорд стал просто великолепным завершением программы вечера — о такой эффектной концовке София и ее подруги, выступавшие в роли сценаристов, даже не мечтали; в то же время он видел лицо Софии — бледное, с лиловыми губами и с мешками под глазами — и понимал, как ей сейчас плохо. Почувствовав, что она вся дрожит, он решил, что дольше ждать нельзя. Гениальная мысль родилась сама собой. Двигаясь плавно и по возможности изящно, он наклонился над Софией еще ниже, подхватил ее и понес к выходу из зала. За его спиной какой-то женский голос затянул, почему-то по-итальянски, песню «Мой мужчина».