— Боже мой, — прошептала она, — это Салем![8]
После регрессии мы долго беседовали. Ли Энн понимала, что все увиденное реально и верно. И еще она понимала, что самое худшее, что могло произойти с ней за последние триста лет, уже произошло и бояться больше нечего. Внезапно ее осенило:
— Знаете, что я осознала? — сказала она в изумлении. — У меня никогда не было проблем с законом, у меня нет адвоката, я даже не знакома ни с одним юристом. Я никогда не была в здании суда, а тем более в зале суда. Но, сколько себя помню, я всегда относилась к системе правосудия как к большой, порочной и не очень остроумной шутке. Думаю, после суда, приговора и сожжения за ведовство у меня во рту остался дурной привкус от всего… Да, эта идея с клеточной памятью многое ставит на свои места.
Юлия
Если говорить о том, что клеточная память способна расставлять многое по местам, то как не вспомнить о Юлии, которую регрессия в прошлую жизнь спасла по меньшей мере от многих лет ненужной боли, а возможно, и от смерти.
Юлия встретила Макса на свадьбе подруги. Ей было девятнадцать, она училась в художественной школе и была умна, деятельна и счастлива. Ему было двадцать. Симпатичный, честолюбивый, обходительный, он был восходящей звездой в процветающей маклерской компании. Она помнила, как стояла во время церемонии бракосочетания вместе с другими дружками спиной к остальным гостям и чувствовала, что на нее кто-то смотрит. Юлия глянула через плечо и поймала пристальный взгляд незнакомого мужчины — с этого мгновения ее жизнь изменилась. В тот вечер все танцы она танцевала с Максом. Через месяц они стали жить вместе, а еще через восемь месяцев поехали на Гавайи. Оба были уверены, что полюбили друг друга с первого взгляда, что они — «души-супруги». Юлия нисколько не сомневалась, что прожила вместе с Максом уже множество жизней. Как еще объяснить, что между ними сразу возникло такое взаимопонимание и близость? Как объяснить, что с первого взгляда оба поняли, что их свела «судьба»?
Пока они только встречались, да и в самом начале супружеской жизни, Юлии даже льстило то, что Макс все больше пытается контролировать ее. Он «любил ее настолько сильно», что хотел, чтобы она принадлежала ему безраздельно — даже ревновал всякий раз, когда она уделяла немного внимания родным и подругам. Он «любил ее настолько сильно», что лучше Юлии знал, как ей следует одеваться, как краситься и какую прическу носить. Затем настоял на том, чтобы жена не работала и сосредоточилась на обустройстве их дома. Он «любил ее настолько сильно», что постоянно звонил с работы, чтобы выяснить, где она находится и что делает. Он панически боялся, как бы она не ушла к другому мужчине, и истерически обвинял ее в том, что она изменяет ему со всеми — начиная с их садовника и заканчивая продавцом бакалейной лавки, где Юлия покупала продукты.
Она надеялась, что муж почувствует себя спокойнее и поверит в ее верность после того, как она родила ему двух близнецов, однако Макс стал еще раздражительнее и угодить ему было все труднее. Он говорил жене, что она «разжирела» и «распустилась», а то обстоятельство, что Юлия родила детей, «не может служить оправданием». Теперь она не так тщательно прибирала дом и не уделяла столько времени приготовлению любимых блюд Макса, как до рождения малышей. Уход за детьми требовал времени и внимания, но это, опять-таки, по словам Макса, «не могло служить оправданием». Ведь он работает в поте лица, обеспечивая жене достаток, какому можно позавидовать, а она «не принесла в дом ни гроша» (Юлия уже перестала напоминать, что именно по его настоянию она отказалась от карьеры, поскольку ее слова приводили мужа в ярость). И вообще, как эта женщина может оценить его труд, если сама она только «валяется на диване и ни черта не делает»? И вот, не получая должной отдачи от «жирной, ленивой, неряшливой» жены, он все чаще проводит вечера вне дома, с «друзьями», и никто, кроме Юлии, не виноват в том, что ему не хочется идти после работы домой. Более того, он уже устал от ее постоянной депрессии. Ради всего святого, какие у нее могут быть причины для депрессии?