Прошу, убей меня! Подлинная история панк-рока

В ночь, когда умер Брайан Джонс, я была рядом с Патти. У нее была истерика. Она безудержно рыдала. Конечно, я тоже напряглась, но Патти просто постоянно говорила про «малыша Брайана Джонса» и «кости малыша Брайана Джонса». Как будто она говорит с кем-то, кого видит только она. Многие общаются с воображаемыми людьми, но воображаемые друзья Патти – это люди типа Кита Ричардса. Помню, Патти рассказывала мне историю про то, как встретила Эрика Клэптона. Она была с Бобби Ньювиртом, но все время вертелась вокруг Клэптона, пока тот не спросил: «Мы с тобой знакомы?»

Патти ответила: «Не. Мы так, люди маленькие».

Джек Уоллс: Когда Патти гостила в Нью-Джерси у своей матери, ей позвонил Тинкербелл и сказал, что Роберт – педик. Патти была раздавлена. Подумай, что тут делать, как бороться? Если у него другая девушка, тут все более-менее ясно. Но если человек, которого ты любишь, заявляет, что он гей, вот тогда у тебя действительно большая проблема.

Единственное, из-за чего Патти и Роберт спорили раньше, – кто пойдет в прачечную.

Дункан Хана: Когда я первый раз попал в Нью-Йорк, Роберт и Патти все еще встречались. Клевая была парочка. Однажды я случайно встретил Патти, и та сказала: «Знаешь, мы с моим стариком расстаемся». Она очень доверяла мне и рассказала: «Прикинь, его плющит по мужикам. А что делать женщине, если ее парня тянет к мужикам?»

Казалось, что у нее камень упал с души. Она была не виновата в том, что случилось. И она по доброте душевной решила, что я должен знать все подробности. Патти не хотела, чтобы я плохо о ней думал, – и мне это очень льстило. В голову лезло «Вау!», но я промычал что-то типа: «Мда-а-а». Это должно было значить: «Тяжело, когда мужик уходит от женщины к другому мужику». Вот.

Джек Уоллс: Роберт Мэплторп родился в пятидесятых. К моменту бунта в Стоунвол в 1969-м, когда началась гомосексуальная революция, ему было то ли девятнадцать, то ли двадцать. Это было целое движение, и в нем участвовали не только геи. В начале семидесятых все окончательно ударились в гомосексуализм. И Роберт тоже стал геем. Как раз в то время появились «грузовички» – около мясокомбината, на Четырнадцатой улице, стояло несколько грузовиков, где гомики занимались анонимным сексом.

Потом у кого-то хватило ума наплодить клубов – раз уж все тусуются в одном месте, почему бы не продавать там выпивку? Так появились «Шахта» с «Наковальней» – и это стало апогеем разврата: «золотой дождь», копрофагия, фистинг, «чебурашки»[33].

Туча народу предпочитала проводить свое время там. Все ебались так, как будто завтра наступит конец света.

Терри Орк: Не знаю, с чего там все началось: гомосексуальность ли Роберта вылезла наружу, или Патти начала заигрывать с рок-звездами. Вообще, Патти жила на публику. Целовала кого-нибудь – и смотрела на тебя. Чтобы убедиться, что ты все видел. Ну, как будто играла богемную даму из Парижа двадцатых. Она совершенно сознательно жила, как на сцене, и ебалась со звездами. Она этим гордилась. А кончилось все затяжным романом с Тодом Рандгреном.

Патти Смит: Если бы я столько не загонялась по поводу себя, то стала бы убогим понтогоном. Ну вот, почитай мою книжку, «Седьмое небо», и кого ты в ней найдешь?

Эдди Седжвик, Мариан Фэйтфул, Жанна д’Арк, Фрэнк Синатра – вот люди, которые мне действительно нравятся. Но я называю их имена не понта ради, а чтобы подчеркнуть: вот совсем другая часть моего «Я». Внутри меня живут мои герои.

Биби Бьюэл: Тод Рандгрен познакомил нас с Патти – его предыдущей подружкой. И она мне сразу же понравилась. Она сказала, что я похожа на Аниту Палленберг, Нико и Мариан Фэйтфул в одном флаконе. Да-да, прямо так и сказала. А потом еще добавила: «Тебе нужно постричься и сделать себе “перья”». Тогда волосы были длинными, а Патти порекомендовала мне «перья» – я так и сделала. Правда, позже она пыталась уговорить меня покраситься в блондинку – но я отказалась.

Патти сходила по мне с ума. Каждый день я ездила к ней в гости. Стоило мне только показаться на Двадцать третьей улице, где они жили с Аленом Ланьером, и неважно, чем они занимались до этого: трахались, или она в очередной раз разгребала какой-нибудь из своих загонов, или что-то писала, – Патти все равно пускала меня в дом.

Как-то мы сидели и трепались, и она призналась: «Блин, я так хочу петь». Я сказала: «И я тоже!» Это произошло задолго до того, как она стала петь по-настоящему. И вот мы заводили чьи-нибудь записи и подпевали, как могли. Ставили «Gimme Danger» и старались подражать, насколько хватало глоток. Патти говорила: «М-да, вот так учатся правильному вокалу». Мы брали расчески вместо микрофонов, вставали перед зеркалом и пели, пели, пели. Это было очень здорово – Патти была такая клевая. Иногда я приносила травку, а Патти не могла много курить – ее взводило и уносило после второй затяжки, она уходила в себя, как астронавт в открытый космос, затевала философские разговоры и рассказывала мне истории о Сэме Шепарде.