Просёлочные дороги. Колодцы предков

— Да этот парень больше интересовался тетей Паулиной, а не дядей Франеком, — пояснил Франек. — А я ничего толком не мог сказать, ведь даже та телеграмма о смерти дяди пропала. Но парень очень уж просил, я порылся в старых письмах и нашел какое-то письмо, кажется, еще довоенное, с варшавским адресом, кажется, там стояла улица Хмельная. Он записал адрес. И еще выпытывал о разных вещах, я даже удивился, откуда он про них знает. Вот и подумал, что теперь наверняка и вы появитесь.

— Послушайте, кто-нибудь из вас знает Олыпинского? — спросила Люцина.

— Нет, — за всех ответила я. — Зато ты знаешь Менюшко.

Люцина оживилась:

— А вот представь себе — знаю! Слышала я эту фамилию и именно здесь, в этих краях.

— Никакого Менюшко здесь никогда не было, — решительно заявил Франек.

— Ну и что? А я слышала, — стояла на своем Люцина.

— А потусторонних голосов ты не слышала? — съехидничала Тереса. — Ангелов небесных видеть не приходилось? Или, наоборот, привидений каких?

— Ангелов не приходилось, а вот кикимору одну приходилось, да и сейчас ее вижу!

— Уймите их, еще подерутся! — попросила робкая тетя Ядя и добавила: — Я бы вообще не обращала внимания на все эти расспросы, если бы из-за вас не принялись убивать посторонних людей.

И в самом деле, над нами нависла какая-то мрачная фамильная тайна. Все три сестры были встревожены. И если старшая в попытках разгадать тайну выдвигала версии, вполне достойные прадедушкиной сабли, младшая только нервничала и переживала, то Люцина подошла к делу трезво.

— Какое счастье, что у нас всех есть алиби! — воскликнула она. — Пятнадцатого вечером мы все были на именинах у Яди, а покойника убили именно пятнадцатого вечером. Мы бы никак не успели.

Я выдвинула предположение:

— Ты могла нанять убийцу.

— Почему я? Меня, в отличие от некоторых, совсем не волнует тот факт, что у трупа был мой адрес.

— Выходит, наняла я? — немедленно отреагировала Тереса.

— Неужели вы не можете говорить серьезно? — упрекнула моих теток тетя Ядя. За младших сестер немедленно вступилась старшая:

— Ты что, ведь мы только и делаем, что говорим серьезно!

Франек спокойно пережидал очередной приступ фамильной бури. Увидев, что горшок молока мы уже опустошили, он перелил в него остатки из ведра, облокотился о косяк двери и неожиданно произнес:

— А вообще-то вше кое-что известно.

Сразу прекратив перепалку, все замолчали. Тетя Ядя автоматически навела на Франека свой фотоаппарат, будто то, что он собирался поведать, можно запечатлеть на фотопленку.

— И что же тебе известно? — спросила Люцина.

Франек ответил с некоторым смущением:

— Вообще-то я сам точно не знаю. Помню только, что в самом начале войны, третьего или четвертого октября тридцать девятого года приехал к отцу какой-то человек. Поговорил с отцом и письмо ему какое-то оставил. Я случайно видел. Был я тогда совсем мальчишкой, всего девять лет мне было. Мои старшие братья погибли, вы, наверное, знаете. Один на фронте, второй в партизанах. Отец войну пережил, но был уже в возрасте. Все думал — как я один останусь, а я и в самом деле из всей семьи один остался. Я видел, он вше что-то хочет сказать, несколько раз собирался, да все откладывал, ждал, пока немного подрасту. И только перед самой смертью, а было вше тогда уже двадцать лет, сказал наконец: что-то такое передано нашей семье на'Хранение. А что — не сказал, сил уже не хватило, слишком долго ждал, пока подрасту. Я понял, на хранение, должно быть, отдано то самое письмо. А отец еще что-то непонятное пытался добавить, я понял лишь — «ни слова никому, пока жива мать тети Паулины». Непонятно говорил, я еще подумал — должно быть, уже в голове помутилось у него, и язык заплетается. При чем тут старушка, мать тети Паулины, я ее и в глаза никогда не видел, бредит, должно быть, тата перед смертью, она, чай, уже давно померла к тому времени…

— Нет, была жива, — перебила Франека Люцина. — Умерла только в пятьдесят четвертом году.

— В самом деле? — удивился Франек. — Выходит, отец не бредил? Ну тогда не знаю… Может, и остальное тоже не бред.

— А что он еще говорил?

— Да тоже все такое же непонятное. «Хуторов уже нет» говорил, «мельницы тоже национализировали» говорил, «а остальное надо отдать» говорил. «Когда мать тети Паулины помрет» говорил. А что отдать — не говорил. Я потом долго искал тот самый конверт, думал, из письма все пойму, но так и не нашел. А я очень искал. Ведь отец перед смертью велел мне поклясться на Библии, что я все сделаю, как он велит, а я и не знал, что должен сделать. И так, и сяк пытался у отца узнать, а тот знай твердил «здесь, здесь», и больше ничего. Ну теперь и вы знаете столько же, что и я. Из-за этой самой мамаши тетушки Паулины я и подумал — должно быть, каким-то боком дело с вами связано, может, вы знаете.

И он с надеждой взглянул на нас, но, увидев наши недоумевающие лица, понял — мы тоже ничего не знаем. Из семейных преданий известно было — моя прабабка много доставила неприятностей своим родным при жизни, но чтобы и после смерти…

— А твоя мать? — спросила Тереса Франека. — Может, она что-то знала?