Проситель

— Президентские выборы хороши, если происходят вовремя, — ответил Исфараилов. — Но иногда просто нет времени их ждать. К тому же, Мехмед-ага, президентские выборы — это долгое вонючее телевизионное варево на огне денег. Деньги же, как вам прекрасно известно, помимо того что отлично горят, еще и в некотором смысле инерционны. Они, видите ли, сообщают их обладателям иллюзию неких прав, то есть, в сущности своей, виртуально демократичны. Все говорят: «невидимая рука рынка», но никто почему-то не говорит: «железная рука денег». Вокруг денег, Мехмед-ага, крутятся разные людишки со своими поганенькими интересами, тянут, куда не следует, невидимые ручонки, как тараканы, марают циферблат истории, так что уже и не разглядеть, который час. Вот что такое свободные выборы. Деньги хороши везде, Мехмед-ага, но только не там, где надо круто изменить вектор движения, повернуть цивилизацию от смерти к жизни. Я говорю о позитивной силе, способной скрепить железным обручем рассыхающуюся бочку российской государственности, вдохнуть в усталое, измученное тело гермафродита волевой импульс, ввести мужской гормон, о силе, готовой принять на себя ответственность за территории, некогда занятые предками исчезающих сейчас русских.

— Что же это за сила? — удивился Мехмед. — Где она скрывается?

— В горах между Черным и Каспийским морями, — ответил Исфараилов. — Это Кавказ. Применительно же к России — Северный Кавказ. Земля, откуда мы с вами родом, Мехмед-ага.

— Неужели я каким-то образом мешаю этой могучей силе? — удивился Мехмед. — Мешаю Кавказу затянуть под каменное одеяло бабью славянскую душу?

Он не сомневался, что Али Исфараилов безумен. Как, впрочем, и в том, что в основе любого материализовавшегося футурологического построения лежит безумие, которое (в случае неуспеха) таковым и остается (как, скажем, взятие писателем Д'Аннунцио с товарищами города Триеста в 1920 году), в случае же успеха (захват большевиками власти в России в 1917 году) провозглашается гениальным, лежащим в плоскости исторической непреложности деянием.

Чтобы вновь вернуться в исходное состояние (безумие) по прошествии некоторого времени.

Мехмед не сомневался, что рано или поздно безумными предприятиями будут объявлены и война Соединенных Штатов Америки за независимость, и принятие Декларации прав человека, и учреждение Федеральной резервной системы, и придание доллару статуса мировой валюты. И самое удивительное — у Мехмеда было подозрение, что произойдет это еще при его жизни.

«Северный Кавказ… Почему бы и нет?» — подумал Мехмед.

Сейчас Северный Кавказ был нищ, наг и вооружен. На этой земле при тяжком труде могло прокормиться от силы три миллиона человек. Но в данный момент там проживало около тринадцати. Мать-Россия выкормила изобильной белой грудью клыкастого, шерстистого волка. Чтобы выжить, народам Кавказа следовало или в бесконечной череде местных войн ужаться до естественного — как в XVII веке — числа, или же вцепиться клыками в истощенные сосцы, чтобы насытиться уже не обезжиренным молочком, но мясом, которого (при разумном подходе и соответствующих пищевых технологиях) могло хватить надолго.

— Трагедия в том, что одни народы слишком немногочисленны, чтобы идти путем осмысленного величия, — словно не расслышал его Исфараилов, — в то время как другие слишком велики, чтобы жить малыми, частными идеями. Россия никогда не превратится в большой Люксембург, Мехмед-ага, а Чечня — в Соединенные Штаты Америки. Нельзя нарушать связь между численностью народа и идеями, которыми он живет. Стоит только адаптировать большой народ к идее мелкой, частной, скажем жить как… на Западе, а народ небольшой — к идее масштабной, скажем распространиться от моря до моря, как начинаются странные, необратимые вещи, а именно разнонаправленное вырождение, самоуничтожение этих народов. Во власти ошибочных идей, Мехмед-ага, народы разлагаются, отравляют вокруг атмосферу. Другим нечем дышать. Я склоняюсь к тому, что демократизируемая невидимой рукой рынка Россия сейчас — полудышащий, смердящий великан посреди большой дороги, с которого снимают последнюю одежду. Кавказ же — карлик с ножом, который, конечно, может всадить великану в глотку нож, да только сам же и утонет в хлынувшей крови.

— Россия не раз на протяжении своей истории оказывалась в подобном положении, — заметил Мехмед. — А потом как-то поднималась, топтала слоновыми ногами карликов и не карликов, которые снимали с нее последнюю одежду, примеривались перерезать ей глотку.

— Согласен, — кивнул головой Исфараилов, — но, как говорится, лимит на неожиданности исчерпан. Загадочная славянская душа приказала долго жить. Россия или останется лежать на большой дороге, или поднимется, но… — замолчал.

— Понятно, без «но» никак, — усмехнулся Мехмед. Он догадывался, что это за «но». Но — опять «но»! — ошибся.