Проснись в Фамагусте

Очнувшись прежде других, он почти ощупью обследовал туннель и обнаружил площадку, откуда начинался не слишком удобный, но вполне приемлемый спуск в зелёную благоухающую долину. С высоты птичьего полёта отчётливо были видны дикие мускатные рощи, фисташковые леса с чуткими оленями и необъятный луг, перерезанный извилистой лентой реки. А дальше, слепя радугой, шумели голубоватые водопады и белые лотосы в заросших прудах счастливо трепетали под ветром, и капли, вспыхивая звездой, перекатывались в чашах восковых совершенных листьев. Прямо из вод, где жадно сновали пёстрые рыбы и стрекозы, распластав слюдяные крылья, дремали на всплывших с рассветом кувшинках, поднимались изъеденные веками ступени. Бесконечная лестница с драконами вместо перил вела в гору, теряясь в зарослях буйно цветущей чампы.

Вдохнув прохладный, напитанный сумасшедшим благоуханием ветер, Смит упал на колени и, сложив ладони, как когда-то учила мать, пробормотал благодарственную молитву. Забытые с детства слова сами собой пробудились в мозгу и наполнились обновлённым, неосознанным прежде смыслом.

Он уже знал, что там, на вершине, в непроницаемой тени старого баньяна, его ждут и взволнованно готовятся к скорой встрече. И лишь чувство долга заставило его вернуться в сырость и смрад пещеры, чтобы навсегда попрощаться со спутниками.

Проводив Макдональда, Смит и Валенти начали деловито собираться в дорогу. Оказавшись вскоре на площадке, профессор закрылся от солнца рукой. За мускатными рощами, за рекой с её водопадами и лотосовыми старицами, за горой, накрытой одиноким баньяном, многоствольным, как лес, Валенти увидел пять заснеженных пиков.

Это была великая Канченджунга[28], и где-то там, у подошвы, окутанной клубами жёлто-зелёных паров, скрывался тайный вход в заповедную страну. Серебристо-серый титановый шар с неуловимым голубоватым отливом бесшумно скользил в заворожённой тишине.

— Это сур, — с мимолётной улыбкой пояснил Валенти, направив бинокль на ядовитое облако. — Он охраняет Шамбалу.

— Вот как! — безучастно ответил Смит.

Ещё совсем недавно одно лишь упоминание о таинственной стране ввергало его в лихорадку догадок, но теперь он и так знал всё, что должен был знать, не испытывая потребности делиться с другими. Прежняя жизнь окончательно померкла, а вместе с нею умерло любопытство.

— Я уверен, что мы сумеем одолеть эту последнюю преграду! — сдерживая радость, профессор с нарочитой медлительностью убрал бинокль.

— Да сопутствует вам удача, Том, — Смит ободряюще сомкнул пальцы кольцом. — Уверен, что все будет о'кей.

— Разве вы меня покидаете? — Валенти разом увял. — Но почему, Роберто?

— Так надо, мой добрый учитель. Мы расстанемся с вами вон у той лесенки… Видите? Она вся усыпана белым цветом.

— Я найду вас там на обратном пути? — с нажимом спросил Валенти, заглянув Смиту в глаза.

— Не знаю, — Смит отвёл взгляд. — Попробуйте…

— Что ж, пойду один. Я должен узнать, что там, и я узнаю.

— Меня тоже постоянно подгоняло беспокойное чувство долга. Но теперь, Том, я окончательно понял, что никому ничего не должен. Даже себе самому.

— И не почувствовали себя беднее?

— Беднее? Вы шутите, Том! Я сделался нищим, обобранным до последней нитки!.. Но это подарило мне удивительную свободу.

— Тогда прощайте, дружище. Мне нечего вам больше сказать.

— Прощайте, синьор!

Они обнялись, постояли, приникнув друг к другу, с минуту и разошлись, ибо для каждого нашлась своя ниспадающая тропа.

21

Джой уже не хотела этих ночных встреч, с их надрывом и горькой изнурительной нежностью, не достигавшей зенита. Но Гвидо всякий раз заставал её врасплох, возникая в глухой предрассветный час, когда явь безнадёжно отравлена свежей памятью сновидений. И она не находила в себе силы прогнать его.

Ощутив чужое присутствие, Джой с тихим стоном разлепила припухшие веки и включила фонарь. Гвидо сидел у изголовья, пристально разглядывая её всю, ещё не совсем проснувшуюся, с розовой отметиной на виске и спутанными волосами.

Его тонкие пунцовые, как у девушки, губы были слегка раздвинуты в той неуловимо ироничной, чуточку грустной улыбке, которая так волновала когда-то Джой. Как всегда, на нём были белые вельветовые джинсы и чёрная, с закатанными рукавами, плохо выглаженная сорочка.

Таким он запомнился ей в их последний вечер на улице Кондотти. Можно было подумать, что с тех пор прошли не годы, а считанные часы… Натянув на себя плед, Джой краем глаза глянула на его смуглые, волосатые руки. Нет, он явно не страдал от холода и, невзирая на ночные заморозки, продолжал разгуливать налегке. Очевидно, делал это сознательно, чтобы лишний раз уязвить напоминанием.