Проснись в Никогда

Все в классе умолкли, а какой-то парень на задней парте насмешливо заржал.

Тогда я еще не подозревала, что это навсегда, что стать объектом внимания Джима – все равно что оказаться рядом с бомбой в момент взрыва: неожиданно и шокирующе, а в качестве побочного эффекта – радиоактивные осадки из популярных в школе девиц с длинными русалочьими волосами и полными сомнения взглядами, которые немедленно начали меня осаждать:

– Откуда ты знаешь Джима Мейсона?

– Ты из Нью-Йорка?

– Ты раньше училась в школе Спенс?[20]

– Я из Уотч-Хилла. Нет, я ходила в школу в Уотч-Хилле. Я… я не знаю Джима.

Так я и познакомилась с Уитли. Они с Джимом сдружились в элитном индейском лагере, где-то в Голубых горах.

– Джим Мейсон на тебя запал. – Это была ее первая фраза, обращенная ко мне.

Я торопливо шла по коридору, вцепившись в лямку рюкзака – так утопающий хватается за спасательный круг.

– Ничего не запал.

– Еще как запал. – Она внимательно посмотрела на меня и нахмурилась. – Он называет тебя «наваждением». Твердит, что ты старомодная. И невинная. Как будто попала к нам на машине времени прямиком из сороковых годов.

– Вот спасибо.

– Это комплимент.

На следующий день Джим пристроился ко мне, когда я направлялась на спортплощадку. Сердце мое затрепыхалось, как выуженная из воды рыба.

– Ты что, выросла на ферме амишей и доила на рассвете коров? – спросил он.

– Э-э… нет.

– А выглядишь так, будто выросла и доила.

– Ну ладно.

– Не хочешь в воскресенье съездить ко мне домой?

Он спросил это таким тоном, словно предлагал откусить от его сэндвича.

Я отказалась. Воскресенье было семейным днем: ученики уезжали домой либо отправлялись в музей на экскурсию. Я не видела маму с папой целый месяц, и они замыслили какой-то сложносочиненный обед с лазаньей. Но на самом деле я отказалась, конечно же, потому, что меня до смерти пугало внимание Джима: оно, точно бесцеремонный луч прожектора, ослепляло меня и притягивало ко мне все взгляды.

Тогда я еще не знала, что «нет» для Джима – это всего лишь «да», которое пока не произнесено.

– Беатрис! – беззастенчиво затягивал он в полный голос в начале урока английского, и наша учительница миссис Хендерсон раздраженно косилась в мою сторону. – Она реалистка. У нее есть секреты. А вот совести нет и близко. Я лишился покоя и сна, а виной тому, несомненно, она. О, Беатрис!

Он подбрасывал мне записки в мой шкафчик. «Скажи „да“». («Пойдем и вместе бросимся со скалы».) Он посвятил мне песню. Очень быстро она разлетелась по всей школе.

– «Шея королевы»? Я вас умоляю! – доносился до меня ядовитый шепот во время церковной службы.

– Скажи «да»! – требовал Джим, проходя мимо меня по коридору. («„Да“ по какому поводу? „Согласна стать матерью твоих детей“?» – зубоскалила капитанша женской волейбольной команды.) Джим позвонил моим родителям, чтобы официально представиться, обсудить расписание поездов, дать слово, что он ручается за мою безопасность, и заверить в том, что он джентльмен.

Этот поток внимания выглядел бы чрезмерным, если бы не исходил от Джима Ливингстона Мейсона, от Джима, с его спутанными, густыми черными волосами, шоколадными глазами и озорной усмешкой.

– У него такой приятный и располагающий голос, – сказала мне тогда мама.

В то время она еще питала иллюзии относительно Дарроу, считая, что это таинственный лабиринт, где витает дух старинного богатства, и что Джим безраздельно царствует в нем.

– Замечательно, что ты так быстро обзавелась новыми интересными знакомыми, – сказал папа.

Та воскресная поездка вместе с Джимом к нему домой и на похороны – эта самая поездка – закончится катастрофой.

Перенесемся вперед на пять-шесть часов. Я буду возвращаться поездом из Нью-Йорка одна, раньше времени, по причинам, относительно которых мы с Джимом так и не придем к единому мнению. Я так и не смогла вспомнить, что именно произошло. Что меня так расстроило? Я вела себя застенчиво, смущалась оттого, что я плохо одета и неважно держусь, и не сумела понять, где здесь правда, а где – мои предубеждения. Во время поминок, устроенных в роскошной квартире одного из родственников на Парк-авеню, Джим куда-то исчез и не возвращался, казалось, целую вечность. Я схватила свое пальто с вешалки в передней и, не сказав никому ни слова, выскользнула из квартиры. Возвращаясь в школу, я непрерывно плакала. И поклялась – вопреки всякой логике, потому что уже тогда мои чувства к нему казались столь же неизбежными, как морская вода в насквозь дырявой лодке, – что на этом моя дружба с Джимом Мейсоном закончилась.

Но в понедельник утром, на английском, он поставил на открытую тетрадь, в которой я рисовала, красную коробочку с логотипом «Картье»:

– Прости меня.

В коробочке оказалась украшенная бриллиантами булавка со шмелем.

* * *

Булавка со шмелем.