Проснитесь, сэр!

Я заметил, что ни на одном мужчине нет ни пиджака, ни галстука – даже просто пиджака, если на то пошло, – но не особенно удивился, поскольку далеко не у каждого найдется спортивный пиджак, по плотности подходящий для теплого летнего вечера. Впрочем, несмотря на вольную одежду, обстановка и атмосфера были, безусловно, чудесными: гаснувший солнечный свет, величественный особняк за спиной… Почти все недавно приняли душ – влажные волосы, сияющие глаза, порозовевшая кожа. Освещение льстило всем нам, даже милые Гринберги засветились. Все были в возбужденном, приподнятом состоянии духа. Рады хоть ненадолго избавиться от повседневности, выйти на сцену, пожить той жизнью, какой богачи жили сто лет назад, выпивая перед ужином на террасе особняка.

Даже не прибегая к приводной системе Дживса, я справлялся неплохо. На фронте рукопожатий действительно добился превосходства – ни разу не смутился, чувствуя, как мне тискают пальцы, что для меня обычно составляет проблему.

Далее – кажется, никто не обращал особого внимания на темные очки и шляпу. Фактически был там один высокий меланхоличный писатель средних лет с повязкой на глазу. Аксессуар, безусловно, более странный, чем мой, что облегчало дело. Одет он был неброско – джинсы с белой оксфордской рубашкой, – но в наши дни люди редко расхаживают с завязанными глазами, поэтому я рядом с ним выглядел в очках и шляпе сравнительно нормально и здраво. После того как Маррин увел меня от пирата-писателя, я сообразил, почему его имя – Реджинальд Мангров – знакомо звучит. Я с большим удовольствием прочел его книгу «Ад – это другие люди», хотя современных романов почти никогда не читаю, как всегда с запозданием предпочитая старых писателей. Поэтому мне захотелось впоследствии поподробнее поговорить с Р. Мангровом.

Познакомившись со всеми, я с удивлением понял, что едва ли не самый молодой в компании. Почти всем художникам и писателям было от сорока до шестидесяти – Maррину, например, даже за шестьдесят, – среди них присутствовали два загадочных пожилых гражданина с виду под или за восемьдесят. Одна гражданка представляла собой древнюю старушку с высокими скулами и красивой седой головой, в длинном синем ниспадающем одеянии, с макияжем, которого вполне хватило бы на покраску маленькой яхты, но я видел, что она когда-то была настоящей красавицей. Старушка с кровавой помадой на губах опиралась на палку. Она оказалась художницей, хотя, согласно Маррину, официально признана слепой – настоящего смысла этого выражения я никогда не мог понять. Означает ли это, что такие люди подлежат аресту, если без очков выйдут из дома? Другой старец – изящное создание с серебристыми волосами, необычайно длинным и гордым носом – был поэтом, лауреатом Пулитцеровской премии.

Небольшой контингент помоложе, человек десять примерно моего возраста – под тридцать и за тридцать, – поровну делился на два существующих в природе пола, но в него входила лишь одна поэтесса, хотя я надеялся на целый эскадрон. Выяснилось, что прочие молодые женщины представляют изобразительные искусства.

Впрочем, одинокая поэтесса выглядела довольно привлекательно – блуждающая балерина со светлыми клубничными волосами, разговаривавшая с хорошенькой фотографкой в тот момент, когда Маррин знакомил нас.

Молодые женщины, сидя бок о бок, – должен добавить, что ни одна из них мне не снилась, – смахивали на продавщиц из «Лавки здоровья», одетых в современные наряды хиппи. Поэтесса была в тонкой крестьянской хламиде, фотографка в «вареной» рубашке; одна из них явственно источала безошибочный запах пачулей.

Маррин представил меня нескольким оставшимся и, когда я познакомился почти со всеми коллегами-колонистами, кроме маленькой горстки не явившихся к выпивке, спросил:

– Вы не пьете?

– Не пью, – решительно и подчеркнуто подтвердил я.

– Боюсь, содовой сегодня нет, – сказал он, – но, возможно, назавтра сумею ее раздобыть. Может быть еще клюквенный сок. Годится?

– Очень любезно с вашей стороны, только не утруждайтесь.

– Ну, посмотрим, что можно будет сделать. А теперь извините меня. Надеюсь, не обидитесь.

– Нет, конечно, – заверил я, радуясь, что Маррин, несмотря на мои опасения в ванной, не стал принуждать меня к выпивке.

Он пошел к зеленому столу за бутылкой и пластиковым стаканчиком для самого себя. Видно было, что ему хочется выпустить меня на волю, как дикое животное, в надежде, что оно выживет.

Поэтому я сделал первый шаг к выживанию, подойдя к краю террасы, ни с кем не общаясь, и повернулся ко всем спиной, боясь, что меня кто-нибудь ангажирует.

Люди за моей спиной болтали, и, чтобы показать себя самодостаточным мыслящим человеком, я притворился, будто увлеченно разглядываю роскошный изумрудный газон и мраморных нимф вдалеке.

Так хорошо притворился, что действительно принялся увлеченно разглядывать роскошный изумрудный газон и мраморных нимф вдалеке. Нашел картину весьма пасторальной и утешительной и испуганно вздрогнул, когда кто-то хлопнул меня по плечу. Я оглянулся, надеясь на спасительное возвращение Маррина.