Проспать Судный день

Ее голос одновременно громыхал и источал мед. В нем слышались детские нотки, такие, которые она предпочитала использовать на Небесах, и глубокий голос богини. Они сочетались в идеальной пропорции.

— Потому что такие, как ты, все время любопытствуют. У меня есть свои мотивы, и они не для таких, как ты.

Она выглядела совершенно спокойной, улыбаясь краешком губ, будто наполненная божественным гневом Мона Лиза.

— Но, будь уверен, ты многократно заслужил то, что предстоит тебе.

— А что предстоит тебе? — спросил Сэм, выходя вперед. — Что заслужила ты, Энаита? Или мне следует называть тебя Кифой?

Что ж, мой приятель наконец-то осознал истину, в тот самый момент, когда нам предстояло распасться на атомы. Но и это было круто.

— Тебе уже никак не следует меня называть. Ты более не нужен.

Ее слова прозвучали мрачно, безо всякого триумфа, будто она действительно предпочла бы решить этот спор цивилизованно, за чаем с бутербродами. Я невольно задумался, как же после многих тысяч лет, разных личностей, принимаемых и отбрасываемых — богини, ангела и еще, Всевышний знает, кого еще, — Энаита все еще оставалась собой. Что случается, когда бессмертный забывает, кем он был? Называется ли это безумием?

Она подняла руку, и стеклянные львы зарычали, со звуком камня, разрезаемого абразивной пилой.

— Ты предатель, Сэммариэль, и с тобой будет точно так же, в конечном счете, как с Долориэлем.

— Предатель? А как же Третий Путь? Что насчет того, чтобы построить Каинос, чтобы человечество имело шанс получить после смерти нечто лучшее, чем очередное рабство?

На мгновение холодная маска спала, едва-едва, обнажив пылающий под ней огонь. Энаите не нравилось, когда ей указывали на ее лицемерие. Ее глаза превратились в щелки между самоцветами.

— Ничего ты не знаешь, ангел. И ничего не понимаешь. Ты не имеешь права задавать мне вопросы.

Сэм повалился на пол со стоном, сжимая голову руками, будто его уши заполнил ужасающий шум. А Энаита повернулась ко мне.

— Итак, Долориэль.

Я собрался с силами, готовый броситься на нее, исполненный решимости хотя бы пару раз укусить ее прежде, чем меня усыпят, как старого бродячего пса. Можно было и не пытаться. Она подняла руку, и я ощутил, что не могу шевелиться. Вообще ни на дюйм сдвинуться, на хрен, будто меня внезапно залили совершенно прозрачным стеклом. Хвала Богу, что перед этим я сделал глубокий вдох, поскольку вдохнуть еще раз я бы уже не смог. Продолжали функционировать только мозг и сердце.

— Отпусти его! — заорала Оксана. — Толстая долбаная персидская шлюха!

— Правда? — спросила Энаита, глядя на меня. — Это твоя армия, Долориэль? Пара смертных сарматских шлюх и предатель Сэммариэль? Тебе действительно пришлось по дну поскрести, чтобы найти таких оборванцев, Долориэль.

— Повія з Ектабана! — заорала Галина. Нет, я не знаю, что это значит.

— Не боюсь тебя! Мы!..

Она не успела закончить. Энаита махнула рукой, даже не глядя на них, будто отмахиваясь от скверной шутки, и обе амазонки отлетели назад, заскользив по засыпанному обломками полу и кувыркаясь, и долетели до противоположной стены.

Я мог лишь глядеть, как Энаита заскользила вперед, выставив руку, будто в жесте благословения, и испуская свет во все стороны. Она была прекрасна, нечеловечески, и настолько выше меня уровнем, что я был бы идиотом, подумай я, что у меня есть хоть какой-то шанс. Вместо этого Голубая Фея сейчас просто заберет у Пиноккио его бессмысленную кукольную жизнь.

Прости меня, Каз, только и успел подумать я.

Ее рука коснулась моего лба, и я загорелся — каскад электрического жжения пронизал мой череп, позвоночник и тело до самого пола, будто молния. Мышцы тут же напряглись до отказа, я чувствовал, как они начинают отрываться от сухожилий. Ощущение было не лучше, чем все то, что происходило со мной в пыточной Элигора. Я начал беспомощно дергаться, будто рыба, которую живьем бросили на горячие угли.

Но я не умер.

Я чувствовал руку Энаиты, обжигающе холодную и обжигающе горячую одновременно — не физически. Будто она дотянулась до моей души и хотела вырвать ее с корнем. Боль была невероятной, но, чувствуя ее, я кое-что понял. Бессвязная мысль, пронизавшая меня сквозь вопли нервных окончаний, паническая, предсмертная мысль.

Почему это продолжается так долго? Странным образом я чувствовал, что боль — не главное в происходящем, это лишь побочный эффект. Энаита не убивала меня. Она изменяла меня.

И это, по необъяснимой причине, пугало в тысячу раз больше, чем боль и даже смерть. Я не желал стать безмозглым счастливым ангелом, еще одним местоблюстителем в божественном плане — чьем угодно плане, не только Энаиты. Но чувствовал, как это происходит, чувствовал, как что-то во мне меняется, разжижается, как мои мысли находят новые русла, будто перегороженные реки.

Я хотел, чтобы это прекратилось. Хотел более всего, кроме, разве что, снова быть рядом с Каз. Я хотел остановить это. И попытался.