Простая история

— Все беды случаются из-за недостатка веры. Люди нынче так поглощены собой, что забывают о Боге. Если молодая женщина не прихорашивается перед зеркалом, желая понравиться мужу, то спрашивает его, нравится ли ему ее наряд, а потом опять бросается к зеркалу… Муж и зеркало, для Господа у нее времени не остается. Она даже не понимает, что у мужчины может быть разное настроение. Скажи на милость, какая тебе разница, как Гиршл посмотрел на тебя? Вы — муж и жена! Бог соединил вас, так что же раздувать дело из-за какого-то взгляда? Если бы я поднимала шум из-за всякого взгляда твоего отца, где бы мы были сегодня?

Гиршл пришел в Малую синагогу, надел свой талес, тфилин и присоединился к другим молящимся. Собирался он в Большую синагогу, где мог бы стоять в уголке, не привлекая ничьего внимания, но встреча с Тойбером почему-то заставила его изменить планы, пойти сюда.

В середине службы он почувствовал резкую боль в голове, как если бы его стукнули головой об стенку. В следующий момент — новая резкая боль. Ему показалось, что голова у него разорвалась. Он посмотрел на пол, потом ощупал лоб, на месте ли тфилин. Придя в себя, он накинул на голову талес и возобновил молитву. Тысяча мыслей плясала в его голове, но он не мог сосредоточиться ни на одной. Небольшой сквозняк шевелил страницы молитвенника, который он бесцельно перелистывал. Он почувствовал запах табака — человек неподалеку от него, нюхавший табак, чихнул и пробормотал заклятие от дурного глаза. Два еврея, уже отмолившиеся, обсуждали текст из Талмуда о гребешках зарезанных петухов. Вдруг в синагоге стало тихо, все поднялись для молчаливой молитвы. Был день новомесячья, из ковчега извлекли свиток Торы, чтобы читать его вслух. Когда свиток несли мимо тех, кто молился, Гиршл откинул свой талес и вместе с другими вышел вперед, чтобы его поцеловать. Бездумно он отщипнул от свечи кусочек воска и стал мять его пальцами, тихо повторяя благословения на Тору на случай, если ему дадут «алию». Потом он засунул руку с воском в карман, чтобы продолжать мять его незаметно для других, а когда восковой шарик выпал у него из рук, он продолжал автоматически двигать пальцами. Вдруг он обнаружил, что сам себя щиплет и мнет, а тело его ничего не ощущает. Это его испугало: то ли пальцы онемели, то ли он умер? Чтобы проверить, жив ли он, Гиршл обхватил свою голову руками и решил, что все-таки не умер, если голова сохраняет чувствительность. Хорошо, что я не вскрикнул, потому что мог закукарекать и все подумали бы, будто я сошел с ума. Интересно, если человек вскрикнет человеческим голосом, его называют беднягой, а закукарекай он, его сочтут сумасшедшим. Ведь петух, который кукарекает, вовсе не сумасшедший, он просто говорит на своем языке. Вот если бы он залаял, как собака, его бы приняли за сумасшедшего, как и меня, если бы я вдруг закукарекал. Хорошо, что я кричу, как человек, а не кукарекаю.

XXVII

Покидая синагогу, Гиршл чувствовал себя легким, как перышко. Он мог бы в три прыжка добраться до леса, но заставлял себя идти медленно, ибо человек, вполне владеющий собой, думал он, не должен делать ничего такого, что со стороны могло бы показаться неподобающим.

Так он шел вперед с целеустремленным видом, конвульсивно сжимая бархатный мешочек, в котором находились его талес и тфилин. Если бы кто-то из знакомых увидел его в эту минуту, то счел бы погруженным в размышления. Но никто его не видел. Вскоре Гиршл дошел до скотного рынка, остановился там передохнуть и затем огородами направился в лес.

В лесу было тихо-тихо, ни один листочек не шевелился. От земли исходило множество приятных запахов. Держа мешочек в левой руке, Гиршл приложил правую к шляпе, как будто проходил перед трибунами, хотя в лесу не было никого, кроме него и деревьев. Пусть думают, что я отдаю честь, сказал он самому себе, и тогда никакой беды не будет. Как глупо, что это не пришло мне в голову перед домом Блюмы. Если не хочешь попасть в беду, очень полезно отдать честь. Так же как снять ботинки, когда ты поздно вечером возвращаешься домой и не хочешь, чтобы тебя услышали. Сниму-ка я их и сейчас!

Снимая второй ботинок, он подумал: еще недавно я совсем не чувствовал своего тела, а теперь вновь ощущаю его. Или это мне просто показалось, как только что представилось, будто все эти деревья — австрийские офицеры, а не просто деревья! Правда, в Торе сказано, что человек — это дерево в поле, но подразумевается-то совсем другое. Человек не может расти на дереве. Однако повеситься на дереве может! А если повесится — будет ли он тогда слышать, как кукарекает петух? Нет, он будет тогда слышать кваканье лягушек на болоте. Внезапно Гиршл стукнул себя по голове и громко крикнул:

— Я ведь не схожу с ума?

Он осмотрелся и подумал: вы говорили, что я сумасшедший, потому что кукарекал, а теперь — слышите? — я не кукарекаю, а кричу га-га-га, по-гусиному: значит, я не сумасшедший!

— Бог мой! — Гиршл с тревогой взглянул на небо. — Который час?