Простая история. Том 3

Так можно и всю мессу прошляться в дебрях воспоминаний. Осторожно взглянул на Николь. Она стояла рядом, немного бледная, задумчивая. Она-то уж точно не болтается на мессе в посторонних размышлениях.

Это было странно: обнаружить у самого себя недостаток сосредоточенности. Он заставил себя слушать Слово Божие не отвлекаясь.

– Господь с вами, – сказал отец Вильхельм, оглядев прихожан.

– И со духом твоим, – ответили ему.

Джеф медленно начертил на лбу маленький крест большим пальцем, затем на губах и, наконец, на груди. Рука была тяжёлая, словно чужая. Сказал вместе со всеми:

– Слава Тебе, Господи.

Голос Николь рядом был так тих, едва слышен, что Джеф только улавливал его, даже не различая оттенков: спокойна она? Волнуется?

Николь не была спокойна. Она, спроси её Джеф сейчас, не смогла бы точно определить своё сиюминутное состояние. Она просто едва дышала, вдруг стиснутая тревогой. Вернее, даже страхом. Что ей именно страшно, она определила только потому, что у неё неожиданно заледенели ладони. Это осталось ещё из детства: всегда, как только она сталкивалась с какими-то стрессовыми ситуациями, когда ей приходилось принимать решение или общаться с незнакомыми людьми, руки становились противно липкими и холодными. И раз сейчас такие руки, значит, преобладает страх. Это её удивило. С чего вдруг? И если это действительно так, страх преобладает над чем, над какими чувствами-то?

Неожиданно всплыла картинка. Вечер, темнеет за окнами, они торопятся, но приостановились, чтобы просто посидеть вместе. Ресторанный стол, накрытый двумя скатертями: тёмно-зелёной внизу и на ней белой. На столе свеча и бутылка шампанского, наполовину пустая. Красно-коричневая обивка на стенах отражает причудливыми узорами позолоты огни люстр и желтоватое пламя свечи. Кабинка, без потолка, неярко освещённая, отделяет их стол, создает иллюзию, что они тут одни. И Джеф. В расстёгнутой куртке, откинувший голову назад и опирающийся на высокую спинку кресла и всем телом, и затылком. Его неуловимая, блуждающая и мягкая улыбка. Его взгляд, обращённый к Николь, полный нежности. Его движения, которые он то начинал, то вдруг обрывал. Он поразил её тогда своим обращением к ней и раскрепощённостью. Они тогда впервые вместе пили шампанское.

Как давно это было! Ещё осенью. Тогда же её впервые охватило мгновенное яркое понимание своего страха за него. Она просто задыхалась в тот вечер, испугавшись, что с ним что-то случится, она не сумеет ему помочь и останется без его поддержки. Это было такое острое ощущение, такое болючее и ясное, что внутри от него становилось одновременно и холодно, и жарко. Старый тёмный страх, такой же как тот, который заливал её, пока она стояла босиком, чтоб никто не услышал, на холодном полу, прислушиваясь к дыханию Марины, или когда представила, что Стив придёт и скажет: "прими мои соболезнования".

Потом это прошло, отдалилось и забылось, кажется, через неделю или две. Она не помнила. Этих страхов, терзающих её, было так много, что трудно было их все как-то обозначить. Наверное, она тогда списала это чувство на воздействие алкоголя и не стала обдумывать. И уж тем более не сказала Джефу.

Николь взглянула на него.

Он сидел рядом, такой же, как всегда и так внимательно слушал Евангелие, что ей стало интересно, что он там слышит? Она попыталась прислушаться, но почему-то улавливались только отдельные слова, достигающие её понимания. В голове вместо этого крутился псалом: "Сердце моё трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашёл на меня, и ужас объял меня".

Николь прослушала и чтения, и Евангелие, и как усиленно ни старалась она сосредоточиться, всё ускользало от её сознания, поглощённого воспоминаниями.

Она пыталась отвлечься, поглядывая на Джефа, но только возвращалась снова к мыслям о нём и собственному беспокойству.

Она поймала себя на осознании что вместо молитвы половину мессы простояла, размышляя о Джефе. Её вдруг пришло в голову, что сейчас она просто постоянно, постоянно боится за него. Это было просто смешно, такой здоровенный мальчик, как Джеф, который столько лет прожил один, уж, наверное, прекрасно мог о себе позаботиться. И всё равно, она боялась. Это был какой-то неосознанный страх, неоформленный и расплывчатый. Если бы Джеф летал, там хоть было бы ясно: а вдруг что-то произойдёт в воздухе с самолётом? Но здесь, на земле, она никак не могла себе обозначить границ и причин этого страха, и подобное положение вещей нервировало её.

Николь почувствовала даже радость от того, что хоть поняла, что она просто боится, не случилось бы чего с Джефом. Когда она впервые обнаружила в своей душе присутствие страха и не смогла его назвать или хоть найти его причину, это так обеспокоило её, что стало трудно дышать. Она запаниковала тогда: ей показалось, что она боится самого Джефа. Ужасное подозрение, встряхнувшее её своей нелепостью. Она размышляла целый день – это было ещё осенью, вскоре после их встречи. Но такого просто быть не могло. Уж кого-кого, а Джефа-то она точно не боялась, для неё собственный отец был гораздо страшнее.