Простая речь о мудреных вещах

Наука сама по себе, жизнь сама по себе[2]. Жизнь осталась лицом к лицу с одной физической нуждой, и ограничилась изысканием средств в поте лица для ее удовлетворения, а потом, увлекшись, забывшись, и для искусственного умножения нужд себе на голову. Из-за средств потерялась из виду цель[3].

Может быть, иначе и нельзя было: может быть, естественный ход вещей, последовательность ступеней в таинственной лестнице истории, непостижимый теперь для нас порядок допущен в высшем домостроительстве Божием.

В наше время наступает пора распространения знаний, простейшего их изложения, облегчения общего к ним доступа.

И человечество должно приветствовать эту новую эру с благодарностью усердным проповедникам, – но да будут прокляты те, которые начинают всенародную, общедоступную проповедь с отрицаний, сомнений, осуждений, и оборачивают человеческие мысли налево, а не направо, о которых сатане нечего просить, чтоб их сеять (просевать) яко пшеницу, которые не помнят слов Спасителя: а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше бы, если б мельничный жернов повесить ему на шею и потопить его в глубине морской (Мф. 18, 6). Надобно прийти и соблазнам; но горе человеку тому, чрез которого соблазн приходит (Мф. 18, 5).

Давно начал я записывать в особой тетради мысли и выражения о духовных предметах, приходившие мне на ум, – особенные случаи, встречавшиеся со мною самим в продолжении жизни, и слышанные от других, на кои имеются строго-критические доказательства.

Лет тридцать с лишком назад зародилось во мне желание огласить их простою речью, вне всяких школьных правил, справок и предубеждений, как представлялись мне эти вопросы среди чтений, размышлений, наблюдений, опытов, или созрели внутренне, без непосредственного моего в том участия.

Несколько раз в течение этого долгого времени при разных случаях, почему бы то ни было меня поражавших, вызывавших на размышление, представлявшихся мне как бы знамениями времени, порывался я к перу и принимался писать, но мысль внезапно останавливалась, я бывал недоволен своими приступами, не находил сил справиться с задачей, не мог продолжать и откладывал задуманную беседу до другого времени.

Года три тому назад, разбирая в своем «Русском» возмутительный Петербургский процесс по делам печати, где поносилось между прочим за религиозные верования, якобы наследованные от Московских просвирен, имя одного из моих покойных друзей, Ивана Васильевича Киреевского, человека высокообразованного и высоконравственного, я должен был коснуться некоторых мыслей этого рода, и поместил в статье выписки из моей тетради. Пересматривая ее тогда, я подумал, не лучше ли передать ее, как она есть, собрать написанные начала или приступы и все рассеянные заметки и отрывки, указать некоторые вопросы и недоумения, коими для мыслящих могут быть заменены иные положения, приведя все только в некоторый наружный порядок по предметам, не заботясь ни о какой системе, ни о какой полноте. И в самом деле! Систематизировать потребовало бы много времени, которое у меня, 72-х почти лет, уже на исходе, – да и было бы мне уже не под силу. Притом систематических сочинений много, и они при всех достоинствах имеют свою невыгоду, оставаясь непривлекательными или недоступными для большинства, как для детей бывают иногда учебные книги. Нужды нет, что собрание мое представит какую-то смесь с недостатками всякого рода, повторениями, уклонениями, вставками, отступлениями, с одной стороны с пробелами, а с другой с представлениями одной и той же мысли в разных только видах и оборотах; нужды нет, что собрание мое будет состоять из разноцветных и разношерстных, так сказать, лоскутков, сшитых на живую нитку. Дело не в искусстве, не в авторстве, не в форме, а в содержании: цель моя не строить, не предлагать системы, а произвести известное впечатление, привлечь внимание, содействовать душевному настроению, возбудить большее уважение к жизни, благоговение пред ее высокими задачами, удержать сколько-нибудь от дерзкого умничанья и легкомысленного отрицания нашу несчастную молодежь.

Окончание древней русской истории до монгольского ига не оставило мне тогда времени на приведение в исполнение этого плана.

В предпрошедшем году лекции нашего почтенного богослова Н.А. Сергиевского возбудили во мне желание прочесть с кафедры простую речь – и опять намерение не состоялось за новой работой, которая потребовала всего моего времени.