Простая сложная игра глазами профессионала

Я был малолетним диктатором, хотя в повседневной жизни мы, повторюсь, тесно дружили. Например, в моем присутствии никто не курил – это показательный момент. Если команда не слышала, что тренер пытается ей втолковать, я мог заставить своих друзей бегать вокруг поля. Легко снимал человека с тренировочного упражнения и отправлял его на пару штрафных кругов, чтобы хорошенько подумал.

Сейчас трудно сказать, так это было на самом деле или нет, но думаю, что в свои 17 я, начитавшись Качалина, Маслова, Басби, Эрреры и поглотив всю доступную аналитику с чемпионата страны и мира 1962 года, уже более или менее ясно представлял, что опираться надо на четкое соблюдение игровых принципов, дисциплину и хорошую физическую готовность, какие преимущества дает та или иная схема и расстановка, тот или иной тактический замысел в целом. Но, конечно, без множества деталей, спрятанных в глубины игровых законов.

Наверное, это был уже некий прообраз тренерского взгляда на суть и смысл игры, как мне сегодня кажется. По крайней мере, попытка его сформировать, основываясь на анализе высказываний корифеев.

Совершенно четко понимаю, что именно эти два года, 1961-й и 1962-й, стали определяющими в понимании, чего именно я хочу от жизни.

* * *

Кстати говоря, если уж прозвучало здесь слово «схема», представляется крайне любопытным поразмышлять и над тем, как изменилась, насколько возросла с той поры интенсивность жизни. На футбольных срезах это ведь тоже очень хорошо видно.

Вот такой пример. В 1961-м мы играли исключительно в расстановке 3–2–5. Можно, казалось бы, сказать, что выпали из тренда, ведь великая бразильская сборная еще в 1958 году потрясла всех на чемпионате мира в Швеции схемой 4–2–4. Причем прогрессивность новой расстановки первой испытала на себе сборная СССР.

Однако нет, 4–2–4 к началу 60-х еще не завоевали планету, и мы в своей далекой провинции играли так, как давно привыкли. А я, разумеется, не был провидцем.

Чемпионат мира 1958 года вообще дошел до меня в достаточно смутных образах, в частности, через журнал «Спортивные игры». Основные новости мы получали тогда через газеты и радио (сейчас этот режим назвали бы офлайном). Знали главное: кто с кем, когда и как. Знали, что сборная СССР проиграла в группе бразильцам со счетом 0:2, а наш защитник Борис Кузнецов горько плакал в раздевалке, потому что человек с загадочным именем Гарринча просто уничтожил его на фланге. Этот факт, помню, меня очень впечатлил.

А вот в 1960 году, когда наши выиграли Кубок Европы, я был уже ближе к первоисточникам: можно было слушать репортажи по радио. Прекрасно помню, например, как Николай Николаевич Озеров расцветил эмоциями победный гол Виктора Понедельника в ворота сборной Югославии в финальном матче. Кстати, сборная СССР тоже ведь играла тогда в расстановке 3–2–5, несмотря на то, что после революционного чемпионата мира прошло целых два года. Состав команды отпечатался в памяти как фотография: Яшин, Чохели, Масленкин, Крутиков, Войнов, Нетто, Метревели, Иванов, Понедельник, Бубукин, Месхи…

* * *

Взрослых я стал тренировать года с 1967-го или с 1968-го, уже будучи студентом-заочником Ленинградского института физкультуры имени Лесгафта. Решил поступать туда, потому что ленинградская кафедра футбола в то время представлялась самой сильной в Советском Союзе. Там работали такие знаменитости, как Николай Люкшинов и Юрий Морозов. На очное отделение, кстати, не прошел по той же причине, по которой не задалась карьера футболиста, – зрение. Причем тут зрение, не понимаю и по сей день. Физические нагрузки? Но и до, и после, уже в профессиональном футболе, нагрузки были много выше, чем в институте. А что поделать? Уехал домой и взамен очной учебы приобрел ценный опыт работы с детьми и взрослыми любителями.

Это было в 1965-м, а годом раньше с первой попытки я вообще никуда поступить не смог, потому что документы пропали. Поехал в Ленинград полный энтузиазма и самых радужных надежд, а тут на тебе – все мои бумажки в один прекрасный момент исчезли. Украли их, скорее всего, и это была самая настоящая трагедия. А пока в Дагестане делали дубликаты, время ушло, сроки приема документов истекли.

Возвращаться домой с таким камнем на душе было очень стыдно. Невозможно. Поехал покорять мир, называется, и посеял бумаги, джигит…

Именно чувство стыда заставило остаться в Ленинграде. Целый год проработал на деревообрабатывающем заводе поддонщиком. Ставишь на основу четыре рейки, заполняешь пространство между ними досками, станком скрепляешь – получается поддон под паркетную доску.

Работал, играл за различные любительские команды. Кто приглашал – за того и бегал. Сил было через край, хоть пять игр в неделю – все в радость.

Жил с работягами в общаге недалеко от Московских ворот. Жизнь у них была простая: получил зарплату – и вперед! Купили картошку, хлеб, на остальное – водку. Потом ходили и занимали у всех, кто не «гудел» или «гудел», но не под завязку, по три рубля. Но что интересно – если ты занял и не отдал, то на тебе клеймо.