Простаки за границей или Путь новых паломников

Это название произносится здесь «Пом-пей-и». Я всегда думал, что в Помпею спускаются с факелами по сырой темной лестнице, как, скажем, в серебряные рудники, и бродят но мрачным туннелям, где над головой лава, а но сторонам какие-то полуразвалив­шиеся, выковырянные из слежавшейся земли темницы, которые отдаленно напоминают дома. Оказалось, ни­чего подобного. Больше половины погребенного горо­да раскопано и совершенно открыто дневному свету; длинные ряды крепких кирпичных домов (без крыш) стоят, нагретые пылающим солнцем, как они стояли восемнадцать столетий тому назад; полы в них чисто выметены, и по-прежнему ярка сохранившаяся без еди­ного изъяна мозаика, запечатлевшая цветы, зверей и птиц, которых мы теперь изображаем на недолговеч­ных коврах; по-прежнему Венеры, Вакхи и Адонисы предаются любви и пьянству на многоцветных фрес­ках, покрывающих стены гостиных и спален; узкие мостовые и узенькие тротуары, вымощенные плитами из добротной твердой лавы, все еще сохраняют глубо­кие выбоины — первые от колес повозок, а вторые от тысяч ног, ступавших по ним в давно прошедшие времена; целы пекарни, храмы, суды, бани, театры; все здесь чисто прибрано и аккуратно, и ничто не напоми­нает серебряный рудник в недрах земли. Лежащие там и сям разбитые колонны, входы, лишенные дверей, и лабиринт стен с осыпавшимся верхом — все показа­лось мне удивительно похожим на пожарище в каком-нибудь из наших городов; и если бы тут были обуглив­шиеся балки, разбитые стекла, кучи мусора и покрыва­ющая все черная копоть, сходство было бы полным. Но нет — солнце заливает древнюю Помпею таким же ярким светом, как в те дни, когда в Вифлееме родился Христос, а улицы города в сто раз чище, чем их видели помпейцы в годы его расцвета. Я знаю, что говорю, — разве не видел я собственными глазами, что на глав­ных улицах города (Торговой улице и улице Фортуны) мостовая не чинилась по крайней мере двести лет и что в толстых плитах мостовой колесами повозок, принад­лежавших поколениям и поколениям обжуленных на­логоплательщиков, были выбиты колеи в пять и даже в десять дюймов глубиной? И разве эти признаки не говорят достаточно ясно, что помпейские инспекторы по благоустройству города забывали о своих обязан­ностях и что раз они не чинили мостовые, то они их и не убирали? И кроме того — разве каждому инспек­тору по благоустройству города не присуща с рожде­ния склонность отлынивать от своих обязанностей? Хотел бы я знать фамилию последнего из занимавших эту должность в Помпее, чтобы проклясть его память. Эта тема так задевает меня за живое потому, что я чуть не вывихнул ногу в такой колее, и грусть, охватившая меня, когда я увидел первый жалкий ске­лет, к которому пристали пепел и лава, была сильно смягчена мыслью, что это, быть может, останки инс­пектора по благоустройству города.

Нет, Помпею не назовешь погребенным городом. Это город многих сотен домов, лишенных крыш, и ла­биринта улочек, в котором без проводника легко за­блудиться, — и тогда придется ночевать в каком-ни­будь населенном призраками дворце, где с той ужас­ной ноябрьской ночи вот уже восемнадцать столетий не было живых обитателей.

Мы прошли через ворота, выходящие на Средизем­ное море (их называют «Морскими воротами»), мино­вали запыленную, разбитую статую Минервы, все еще неусыпно охраняющую город, который она была бес­сильна спасти, и по длинной улице добрались до фору­ма правосудия. Пол здесь ровен и чист, а по правую и левую руку тянутся разбитые колонны благородного портика, рядом с которыми лежат их красивые иони­ческие и коринфские капители. В дальнем конце стоят пустые судейские кресла, а за ними — лестница; по ней мы спустились в темницу, где в ту памятную ноябрь­скую ночь зола и пепел настигли двух прикованных к стене узников и предали их мучительной казни. Как они, должно быть, рвались из безжалостных цепей, когда вокруг них забушевало пламя!