Прости

Ее удивительные глаза, когда она вспоминала о приключениях в книжках Майн Рида или Купера, так и сияли. Я знал, конечно, что все индейцы давным-давно сидят по резервациям, а трапперов и вовсе никаких не осталось. Но не возражал. Только слушал. И смотрел, как двигаются ее губы. Но поцеловать долго не решался, боялся обидеть или отпугнуть. Шутка ли, чуть не вчера познакомились!

Мне и сейчас кажется, что все это было вчера, так ясно я все это вижу. Так и не решившись ее поцеловать, я еще долго-долго стоял под окнами общежития, глядя на захлопнувшуюся за Тосей дверь, и едва успел на последний троллейбус.

В парке Горького как раз снова посадили розы и поставили новый фонтан. Жизнь постепенно становилась прежней, а иногда и лучшей. В войну многие скульптуры и фонтаны парка пострадали, а в розарии стояла зенитная батарея. Помню и выставку трофейной техники, мы с мальчишками пробирались сюда поглазеть на фашистские танки и самолеты, уже безвредные, как выпавшие у когда-то грозного хищника зубы. Иногда мы швырялись в них камнями – и тут же сбегали, чтоб не попасться смотрителю, который и так-то нас гонял.

Водить по парку Тосю было еще интереснее. Она приехала недавно, а довоенной Москвы и вовсе не видела, и слушала мои рассказы, буквально затаив дыхание.

– Ты так здорово все описываешь, аж мурашки пробирают, – у меня от ее похвал тоже чуть не мурашки по телу бегали.

Хотя, может, и потому, что начиналась осень и ветер нес отчетливую прохладу. Помню, как мы стояли в розарии, а Тося глядела на цветы, на фонтан, на небо так сосредоточенно, словно изо всех сил старалась все запомнить. Словно перед экзаменом.

– Только подумай, – она вдруг показалась мне очень грустной. – Это ведь последние розы этого лета! Так хорошо и так… странно? Завтра будет уже холоднее, и лепестки скоро потемнеют, их унесет ветер, и небо поблекнет. Но сейчас они – и розы, и фонтан, и небо такое яркое – как-то особенно прекрасны. Как будто именно неизбежность увядания придает им особенную прелесть…

И розы пахли словно бы сильнее, и запах их был не только сладким, но и немного горьким, словно к радости примешивалась грусть. Почему мне тогда вдруг захотелось спорить?

– Ну и что, что лето уходит? – возразил я. – Потом будет золотая осень, потом зима, это тоже здорово. Советский человек может и должен смотреть в будущее с оптимизмом, а не печалиться, как какие-нибудь декаденты, об уходящем, – я тогда только выучил слово „декаденты“ и казался себе очень умным. – Завтра ведь будет лучше, чем вчера, как же иначе?