Прости меня…

— Да, невероятно похожи.

— А вот снимок: на стрельбище в Ирвинге показывал свою меткость не Предполагаемый, а его двойник, тот, кто стрелял на самом деле. Он умышленно говорил там чужую фамилию.

— Да, да, это ужасно!

— Выбирал автомобиль не Предполагаемый, а все тот же двойник.

— Разыграно по нотам. Ужасно, ужасно, мистер Магнитолог, — он поднял здоровенные свои кулаки, стиснул ими лицо. — Не могу поверить, не могу! Дайте взглянуть еще раз.

Он тасовал отпечатки, раскладывал их опять на полу, на диване, бормоча:

— Это государственный переворот! Это не что иное, как государственный переворот!

Опять он слушал магнитофон. Опять звучали приветственные возгласы, крики, выстрелы, четыре негромких щелчка. Четыре.

Паутина медленно заволакивала меня, и я уснул.

Американец разбудил меня.

— Сэр, — сказал он торжественно, — я хочу, чтобы вы пообедали. А потом спите, сколько вам захочется. Вы и так уже дремлете больше двух часов. Наша хозяйка приготовила нам роскошный обед.

Мы сели в столовой. Пока негритянка суетилась около нас, он опять разглядывал снимки, отобранные, как я понял, снимки. Одну четверть из тех, что я сделал.

Потом он ухаживал за мной. Подкладывал, и подливал, и убирал от меня все лишние пустые тарелки. Я не сопротивлялся.

— Вы знаете, — спросил он, — сколько стоят ваши снимки?

— Нет.

— По самым скромным предположениям пять миллионов долларов!

И опять он произнес это слово кокетливо, как у нас говорят дйньгами, а не деньгбми.

— Вы меня растрогали, — сказал я.

— Иронизируете? — кивнул он. — А я вполне серьезен. Вы понимаете, я только советую, деньги велики… Не остаться ли вам у нас. Фотографии могут вам дать и семьдесят и сто миллионов. А если будет книга о том, как эти снимки попали к вам, то при самых плохих обстоятельствах половина миллиарда у вас в кармане… Скажите откровенно, разве не соблазнительно? Почему вы не хотите остаться? Вас держат какие-нибудь моральные факторы? Или вы хотите, или вам хотелось бы, да вы не можете?.. Ну, представьте себе такую сказку: ваше правительство разрешает вам. Останетесь вы или нет?

— Нет.

— Почему? Не хотите?

— Не хочу.

— Скажите, пожалуйста, какие силы вас удерживают? Не понимаю… Неужели вы никем и ничем не обижены у себя на родине?.. Вспомните хорошенько…

— Я не знаю, что сказать. Мне просто не хочется, нет желания.

— Вы подумайте.

— К чему?

— Подумайте, шансы велики!

— Мистер Американец, у меня был один знакомый… очень способный физик… Он однажды взял и остался. Потом я получил от него письмо. Физик писал о том, как ему живется. Думаете, он плохо устроился? Машину, коттедж, фунты — все это он имел. Имел и с тоской собачьей писал о том, как с ним у нас всю жизнь гоношились и нянчились, как хлопотали над ним, начиная с детского сада, потом в школе, потом в институте, в армии… Никто больше не думает о нем, кроме жены. Вакуум, пустота. Нянчиться некому. Одна надежда на собственные мускулы. А мускулы не так уж крепки… Приедете когда-нибудь, покажу вам письмо. Я не придумал его. Оно лежит у меня в столе. Он пишет: если кто-то не понимает, что значило в нашей с ним жизни Государство, в котором живу я, пускай заимеет ребенка. Поймет… У него дочь родилась в Москве, а сын родился там.

— Ну что же, мистер Магнитолог, в этих словах… Как-то мы говорили с одним коллегой. Он сказал: в России полным ходом идет большая игра. Все играют в нее, все. Поэтому всеми владеет общая цель. А мы играем, он сказал, в одиночку. И страшно бывает иногда в пасмурный день. А вдруг проиграешь? Вот как… Я вас при желании мог бы понять. Но такие деньги?!

— Они ваши. Я хотел заплатить вам за мой отъезд.

— Спасибо, мистер Магнитолог.

— Они ваши при одном условии: вы дадите ход снимкам, лишь когда я уеду, улечу. В Антарктиде вы получите кинопленку про все это. Еще, наверное, миллионов…

— Я сегодня же отправлюсь туда, где стоит лайнер, и все подготовлю, мистер Магнитолог. Мне остается только сожалеть. Очень обидно потерять вас. Не сердитесь на меня, сэр.

Ну что мне ответить ему? Я кажусь Американцу ангелом с куцыми крылышками. Я не ангел. Будь у меня такие деньги дома, я, наверное, знал бы, как с ними расправиться. А так, честно говоря, не представляю, что я мог бы делать в десяти, в пятнадцати собственных комнатах, пяти автомобилях и прочее…

Я не могу без всего того, к чему я привык, без всех тех, к кому я привык.

Нет, все не просто.

Мы пили кофе.

— Признаюсь откровенно, — сказал он, — я думал, никогда не будет раскрыто преступление века. И вот… Я поражен.

— Вы сами убедились, как много было действующих лиц в преступлении. При таком количестве тайну сохранить почти невозможно. Рано или поздно…

— Есть преступления, которые не стали понятными до конца даже через добрую сотню лет! Вы слышали о том, что президента Линкольна убил актер Джон Бут?

— В школе.

— Позвольте, в театре.

— Я узнал об этом в школе.