Прости за любовь

А пока он будет приходить в это тихое пристанище души и единственное место, где он может быть собой. Сюда он вернулся из Одессы, отсюда ездил в Сумы, здесь, на полу кухни, лежала окровавленная Лена. Здесь он мог говорить с собой настоящим, здесь не стеснялся плакать. На стенах в кладовке были обои, которые он клеил вместе с папой, а было ему всего-то шесть лет.

Здесь он мог возвратиться в детство, в котором еще только мечтал о любви и, затаив дыхание, вспоминал невероятные истории, рассказанные бомжами. Бомжи Харькова, те, что ютились в подвалах и заброшенных старых домах центра, были особыми людьми, творческими. И жители Нагорного района, в основном люди интеллигентные, относились к ним с уважением, подкармливали чем могли, отдавали теплые вещи и не вызывали милицию, заметив бомжа в подвале дома, но вот на чердаки не пускали, потому что те могли устроить пожар.

На Пушкинской когда-то была большая столовая, и ее заведующий кормил бомжей бесплатно, приговаривая: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся». Правда, во времена детства Димы их еще не называли бомжами, это слово вошло в обиход позже – кажется, в конце восьмидесятых. Вечером бомжи собирались на кладбище возле Гиганта, общежития политехнического института, и туда же приходили некоторые жители соседних домов. Сейчас на месте кладбища парк «Молодежный», в народе «На могилках», потому что не все могилы разрушили. Идешь по парку, настроение радостное, детки на площадке повизгивают, мамаши покуривают, бабушки подагру на солнце греют, крепкие спортсмены спешат в тут же расположенный спортивный комплекс – и вдруг из-за куста выплывает надгробный памятник. За ним другой. И еще… Приезжие пугаются.

Дима с друзьями тоже приходил к бомжам, они приносили с собой сдобные булочки и домашние пироги. Это были интересные сборища – бомжи рассказывали о себе и открыто говорили о том, о чем в советское время говорили только шепотом на кухне, спрятав телефон в духовку. В холодную, конечно, чтоб «органам» ничего не было слышно. У кого-то из бомжей когда-то было свое жилье, у кого-то семья, дети, но они говорили об этом без эмоций, будто не о себе и не о своей жизни. Один, уже старый, как тогда казалось Диме, лет пятидесяти – а ему самому было пятнадцать, – по кличке Молчун, однажды поведал, почему стал бездомным. Причиной была любовь. «Вот дурак, из-за любви все бросил!» – подумал тогда Дима, слушая его. Молчун, делая глубокие затяжки, рассказывал:

– Это, парни, смертная мука – знать, что сам себя лишил любви, сам отказался от счастья. Это как от жизни отказаться. И почему?! Да потому, что увидел ее с парнем и так заревновал! Гордый я был, такой гордый! И она тоже была гордая – пошла и сделала аборт от меня… А врач, сволочь, что-то не так сделал… и бросил в квартире одну… умирать.

Молчун закрыл глаза, и его лицо сморщилось до невозможности.

– Как подумаю… она кровью истекала, а я?! А я в это время гордый ходил.

Он закрыл лицо руками и замолчал. Потом открыл лицо – оно стало бесстрастным.

– Врача посадили, девочку мою закопали, и я тоже умер. И все вокруг меня умерло. Знаете, – Молчун поднял вверх указательный палец с грязным обгрызенным ногтем и так посмотрел на слушателей, будто сейчас сообщит о великом открытии, – я помню тот день, когда все потеряло смысл. Я вышел в магазин за пивом, еще одиннадцати не было… Сушняк такой, аж дышать больно. Ну, думаю, сейчас пива выпью, и все пройдет, а там, глядишь, и одиннадцать – водки куплю. Выхожу на угол, а там ребята стоят. Я так обрадовался, бросился, как к родным. Вот, думаю, выложу все, что наболело, легче станет. Ну и начал, дурак, рассказывать, даже про пиво забыл. И тут смотрю, а у них глаза стеклянные! Ничего в них нет, в этих глазах. Меня это так разозлило! Парни, говорю, мы ж вместе выросли, вместе мяч гоняли, коленки до костей сдирали, двойки из дневников вытравливали, девчонок тискали, в армии служили, последнюю папиросу делили! Вам что, мое не болит?! – Молчун усмехнулся. – Пока я распинался, они тихонько разошлись. Остался я один. И понял, что не было у меня друзей. Никогда. Почему так случилось – черт его знает, не заслужил, наверное. Да… Запил я по-черному, работу потерял, все потерял. Бывает, на улице встречу знакомых, а они от меня шарахаются. А кто не шарахается, тот старается побыстрее смыться. И никто не спросит, как я живу, а ведь хочется, чтобы спросили, хочется душу излить. Опротивел мне родной дом, двор, да и город по большому счету. А что такое, парни, родной город? Это люди, родные люди, чтоб к ним прийти с радостью, с горем… Чтоб выслушали. Не надо помощи, – Молчун замахал руками, – надо, чтоб выслушали и чтоб в их глазах не было пустоты… и безразличия.