Простишь – не простишь

– Она пила как сапожник, дымила как паровоз. Не важно! Я никогда еще не встречал такой нежной и трогательной девушки. Такой остроумной, такой красивой. Я знал, что с ней будет непросто. Но такого, такого… Даже представить не мог…

Сократ всегда был бодрым, приветливым, ярким, а тут вдруг потускнел, скукожился. Даже профессиональная доброжелательная корректность теперь давалась ему с трудом.

Я подумала: «Нелегко складывать мозаику жизни. Стольких фрагментов недостает! Хуже того, мы не знаем, как они выглядят и где искать подходящие. Никто не подскажет. Стоишь среди зияющих бесформенных дыр».

Что вообще мы знаем друг о друге? Что знаем о себе, о собственных подспудных мотивах, об их истоках?

– Нам пора возвращаться, – сухо заметил врач. – Мило вас заждался. А у меня еще столько пациентов…

Больше мы ни слова не сказали, расстались в холле.

Мама ждала меня в коридоре.

– Что случилось?!

– Ничего.

– Не ври! – рассердилась она. – На тебе лица нет.

Я вошла в палату. Сын молча указал на окно.

– Конечно, милый, – согласилась я. – Больше нет причин занавешивать окна.

Раздвинула шторы, распахнула створки. Увидела, что по белой дорожке приближается Лино. Если б он пришел на десять минут раньше, скандал был бы еще отвратительнее. Ну, хоть кто-то порадуется результатам этого злополучного дня. Его желание исполнилось: Маргерит раз и навсегда покинула поле боя.

Я побежала к нему навстречу, хотела рассказать, пока Мило не слышит, что мне удалось уговорить ее: она ушла по доброй воле. Я надеялась, что он смягчится, успокоится.

Однако он не дал мне рта раскрыть, сам начал допрос, сурово, грубо, будто инспектор полиции:

– На скамье никого. Куда она делась, а? Мне это не нравится, тут что-то не так… И ты какая-то странная. Что у вас творится? Отвечай сейчас же!

– У нас был очень неприятный разговор.

Он отшатнулся, оперся о стену. От его пиджака на меня пахнуло мерзким одуряющим запахом виски.

– Я так и думал… Я знал. Дай и мне хоть слово сказать…

– Говори. Но только не вздумай опять втаптывать ее в грязь и твердить, будто она одна во всем виновата. Я больше не могу это слышать, я устала, пойми.

Мне хотелось покоя и тишины. Пусть уймется. Пора прекратить войну и всерьез заняться Мило. Все забыли, что главное – помочь ему. С тех пор как я вернулась в палату, он не проронил ни слова. Хотя проклятые шторы не застили свет и окно распахнуто настежь, сын не поблагодарил меня ни кивком, ни улыбкой, не показал, что доволен. Не поздоровался с бабушкой. Разлил воду, разбил стакан, опрокинул поднос с обедом. День ото дня ему все хуже, неужели не видно?! Как можно думать о чем-то другом?

Но Лино не желал бросать оружие.

– Ах, ты устала? Вот как? Сразу ясно, на чьей ты стороне. Не хочешь даже выслушать меня…

– Тебя? Я же сказала: не могу и не хочу. Все вышло по-твоему, будь счастлив и оставь меня в покое! О чем тут говорить?

На крики Лино из палаты прибежала мама.

– Потише вы! Чего разорались? Не понимаете, что Мило за стеной?

Муж будто ее не заметил, продолжил ссору.

– Нет, ты меня выслушаешь, Селеста! Я не позволю обращаться со мной как с собакой. Ты мне не судья. Не имеешь права выносить приговор и казнить. Что ты о себе возомнила? Как смеешь называть меня негодяем? Вы тут все чистенькие, я один скотина? Выходит, мне не оправдаться? Поспешишь – людей насмешишь. Сперва подумай хорошенько! Если я такое чудовище, как сестрица твоя расписывает, как же ты терпела меня семнадцать лет?

Голос у него задрожал, пресекся. Лино вдруг обернулся к моей маме, ткнул в нее пальцем.

– А эта, по-твоему, ни при чем? Если б она как следует следила за своей младшей, ничего бы не случилось! Вечно я у вас козел отпущения. Да пошли вы! Чтоб вам провалиться!

Он выбежал вон, я бросилась вдогонку. Что за ужасный день! Нужно положить конец безумию, помириться, вспомнить, что мы семья, что мы любим друг друга, разве нет? Мило только-только пошел на поправку, а все вокруг как с цепи сорвались. Дикость какая-то! Нельзя, чтоб несчастный случай всех нас погубил и рассорил.

Догнала его у ворот, закричала:

– Лино, вернись! Посмотри на меня, ты не можешь вот так уйти!

Он замер и вдруг как-то весь обмяк. Я надеялась, что муж обнимет меня, поцелует. Что все наладится, и я наконец-то смогу дышать. Что мы все, Мило, мама, Маргерит, доктор Сократ (и он пускай будет с нами!) станем жить-поживать, добра наживать… Но случилось иначе. Муж взглянул на меня, пристыженный, раздавленный, и ответил тихо: