Простить нельзя помиловать (сборник)

Аркадий таким не был. Та злость, которая жила внутри его в сентябре, когда Маша уезжала, давно испарилась, ничего не оставив себе взамен. Пустота позванивала в нем ночами, когда стихали другие звуки. Широкая для одного кровать обманывала: Аркадию мерещилось, что стоит неосторожно повернуться, и его поглотит пропасть, образовавшаяся с того края, где раньше спала жена.

Он лежал, вытянувшись вдоль кровати, и, не отрываясь, смотрел в потолок, которого, казалось, тоже не было – только чернота, не имеющая дна. А пустота все звенела, разлетаясь по миру и суля обманную легкость тем, кто доверял голосам ночи. Если бы Маша явилась в полночь, кажется, он бы даже не удивился…

Но эти двое прибыли в полдень, это значило, что выехали – ни свет ни заря.

«Выгадали время на случай, если я выставлю их за порог и придется искать пристанище, где встретить Новый год… Хотя чего опасаться с его деньгами?» Забыв вдохнуть, Аркадий следил, как они идут от своей до неприличия большой машины к ободранной двери их подъезда, и пытался выудить из памяти причину, побудившую его подойти окну. Разве раньше у него была такая привычка? Но жар, хлынувший к голове от всполошившегося сердца, был нестерпим настолько, что предыдущие мысли и предчувствия обратились в прах.

«Хорошо, что мальчишек нет дома». он засуетился, пытаясь вернуть хладнокровие, чтобы встретить Машу с каменным лицом. Матвей не поднимется, в этом можно не сомневаться, несмотря на то что тот и направлялся к подъезду.

«Чтобы открыть перед ней дверь». Аркадий подумал об этом с досадой, хотя и сам всегда открывал ее перед женой. Но сейчас, когда злости больше не было, казалось, будто он тоже виноват в случившемся. От чего-то же возникла в Машиной душе та брешь, в которую проворно втиснулся Матвей. Может, именно в тот день, когда она уезжала на этот чертов фестиваль, Аркадий забыл поцеловать ее на прощание? Или просто оказался рассеян и ляпнул: «Да-да…» вместо: «Счастливо!», как иногда с ним случалось?

Обычно Маша посмеивалась над этим: ученый и должен быть Рассеянным с улицы Бассейной… А в тот день ей, видимо, стало не смешно, а обидно. Хотя, может, причина и не в этом. Теперь уже ни его, ни ее память не могла восстановить: в каком месте находился тот первый камень, который они обошли с разных сторон, забыв, что по примете это приводит к ссоре. А изводить себя догадками тоже не имело смысла. Каждая из них являлась очередной жердочкой навесного мостика, который уже давно должен был рассыпаться, чтобы освободить их с Машей друг от друга.

– Рубашку!

Аркадий метнулся в спальню, на ходу стягивая домашнюю майку, о которую минуты три назад, забывшись, вытер замасленную руку, и темные, глубокие на вид пятна отчетливо проступали на синем трикотаже. Выдернув из шкафа совсем новую рубашку с короткими рукавами («Она должна увидеть, что я – другой… Что жизнь продолжается и без нее…»), Аркадий, продолжая суетиться, застегнул пуговицы и уже на последней от облегчения обмяк – успел.

Но еще нужно было вонзить расческу в седеющие волосы, уже не такие густые, как раньше, но сегодня особенно спутавшиеся. И перед зеркалом натянуть маску безразличия к происходящему. И, конечно, не сразу отозваться на звонок в дверь.

– Ого! Какими судьбами?

Это прозвучало достаточно равнодушно. По крайней мере, ничуть не взволнованно. Машино же лицо в волнении заметно подергивалось…

– Я… Можно мне войти?

– Отчего же нет? – Аркадий еще раз похвалил себя за выдержку и тут же устало подумал: «Какое ребячество… Неужели нелюбовью можно гордиться? Глупая, глупейшая игра…»

Не предложив Маше раздеться, он долго рассматривал ее испуганное, с умоляющими глазами лицо, потом спохватился:

– Снимай шубу. Это и есть норка?

– Это и есть… А почему ты спрашиваешь? У тебя же была норковая шапка.

– Здесь ее много, – он усмехнулся. – Смотрится иначе.

– Детей нет? – боязливо спросила Маша, назвав их так, как только она себе позволяла, и они нисколько не обижались. Когда-то не обижались…

Аркадий подхватил невесомую шубку: «Хорошая выделка». Мех воротника ласково прильнул к его ладоням, и ему захотелось швырнуть норку на пол, усеянный мокрыми пятнами от растаявшего снега, чтобы не поддаться этому обману.

– У них елка в школе, – сдержанно пояснил он. – Так теперь, правда, не называют. Новогодний вечер. С двенадцати часов дня! – усмешки выскакивали одна за другой, Аркадию уже казалось, что они выдают его истинные чувства. – По-моему, это чистое безумие – устраивать школьный праздник именно тридцать первого…

Маша прижалась спиной к своей шубе, обвисшей на крючке:

– Наверное, мне лучше повидаться с ними в школе? Ждать, наверное, долго… У тебя, наверное, дела.

– Наверное, – повторил он слово, которое выскакивало из Маши, как из него самого эти глупые смешки.

– Я… Да. Как ты?

В ее голосе прозвучала неподдельная боль, и Аркадия передернуло, будто иглой ткнули в нерв.

– Вполне, – он снова взял шубу и подал ей. – У меня новый контракт. Со дня на день стану миллионером.