Проституция в древности

Vestra quid effoditis subiectis viscera telis et nondum natis dira venena datis. Заканчивает он свою красноречивую элегию следующими словами:

«Она умирает, погубив свое дитя, и когда ее с разметавшимися волосами укладывают на ложе смерти, все окружающие говорят: «Это справедливо, это разумно, она этого вполне заслужила!».

Saere, suos utero quae negat, ipsa perit. Ipsa perit, ferturque toro resoluta capillos: et clamant, merito! qui nodumque vident.

В «Heroides» Овидия мы находим письмо Канацеи к ее брату Макарею, от которого она забеременела: «Первое предчувствие моей беременности появилось у моей кормилицы; она мне сказала: дочь Эола, ты любишь! Я покраснела и от стыда опустила долу глаза.»

Этот немой язык, это признание были в достаточной мере выразительны.

«Тяжелое бремя уже округляло мое кровосмесительное чрево и все члены моего больного тела изнемогали под тяжестью тайной ноши.

Jamque tumescebant vitiati pondera ventris, aegraque furtivum membra gravabat onus.

Сколько трав и лекарств приносила мне моя кормилица, заставляла принимать их смелой рукой.

Quas mihi non herbas, quae medicamina nutrix aitulit, audei supposuitque manu.

Чтобы избавить мое чрево — это мы скрыли от тебя — от все растущей тяжести! Но ребенок живуч, он устоял против всех ухищрений искусства и был уже вне власти своего тайного врага».

Итак мы видим, что чаще всего изгнание плода вызывалось путем плодогонных средств, по средства эти не всегда оказывались действительными, и ребенок оставался невредимым в чреве матери. Тогда приходилось прибегать к прокалыванию яйца с помощью смертоносного железного стержня, как это сделали с той молодой девушкой, которая «умерла, погубив своего ребенка».

Впрочем, римские женщины прибегали к выкидышам не только с целью уничтожить плод незаконной связи. Иногда, а по словам Овидия — даже большей частью, это делалось с целью избегнуть обезображивания фигуры, рубцов на животе, которые лишали любовника некоторой иллюзии… тех самых рубцов, которые честная женщина должна чтить, как благородные рубцы материнства.

Итак, желание ускользнуть от всех неприятностей беременности, от родовых мук, материнских забот, сохранить все свое очарование, чтобы нравиться любовникам — такова была мораль римской матроны в эпоху упадка. Aulu-Gelle, полный справедливого негодования, обращается к ней со следующими словами:

«Неужели ты думаешь, что природа даровала женщине груди как красивые возвышения, украшающие женщину, а не для того, чтобы она могла кормить своих детей? Так, очевидно, полагает большинство наших прелестниц, prodigiosae mulieres; они стараются осушить и истощить эти священные источники, из которых род людской черпает жизнь, и рискуют испортить молоко или совсем лишиться его, как будто оно портит эти атрибуты красоты. То же безумие гонит их к удалению плода путем различных вредных снадобий, и все это делается для того, чтобы гладкая поверхность их живота не покрылась складками и не опустилась под тяжестью ноши и родовых мук».

Мы уже упомянули о том, что sagae, кроме сводничества и вытравления плода, занимались еще поставкой косметических и парфюмерных средств и медикаментов, вызывающих половое возбуждение. Для приготовления их они употребляли всякие ароматические вещества из Азии и Африки, которые оказывали возбуждающее действие на половые органы. В этом-то чрезмерном употреблении снадобий и следует усмотреть причину непомерной похотливости и половых эксцессов, которые присущи были римлянам. Очевидно, что все разряды проституции так или иначе составляли клиентуру sagae, которые, будь они парфюмерши или волшебницы, акушерки или сводницы, все же в общем были старые куртизанки, состарившиеся на поприще проституции.