Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

Рассказ о поиске российским, и в частности петербургским, обществом форм взаимоотношений с проституцией был бы неполным без характеристики аболиционизма. В XVIII—начале XIX в. так называлось движение за отмену рабства в Америке. Примерно с 60—70-х гг. XIX в. аболиционистами стали себя именовать сторонники отмены врачебно-полицейского контроля за проституцией. Это течение получило значительное распространение и в Англии. В России борьба за уничтожение регламентации проституции активно началась на рубеже XIX—XX вв. Действительно, именно тогда общество, в целом уже свыкшееся с существованием легального института продажной любви, обратило свое внимание на личность проститутки и ее судьбу. Несформировавшиеся аболиционистские настроения, конечно, давали о себе знать и раньше, свидетельством чему могут явиться примеры хрестоматийной известности. Любопытно при этом отметить, что именно введение в 40—60-х гг. XIX в. законодательных актов, регламентирующих жизнь публичных женщин, спровоцировало внимание, в частности литературной общественности, к проблеме проституции. Так, в 1848 г. Н. А. Некрасов написал знаменитое стихотворение «Когда из мрака заблужденья…», являющееся, по устоявшемуся в российской литературной критике мнению, одним из первых произведений, где падшая женщина вызывает сочувствие как жертва тяжелых социальных условий. Аналогичным настроением проникнуты и стихотворения «Еду ли ночью по улице темной…», «Убогая и нарядная», а также неоконченная повесть «Жизнь и похождения Тихона Тростникова». Время появления этих произведений совпадает с периодом организационного оформления и начала деятельности Врачебно-полицейского комитета — 40—50-ми гг. Создается впечатление, что раньше в России продажных женщин не было вообще, и лишь ущемление их в правах напомнило общественности, что в действительности этот слой населения существует. Только как жертву общественного темперамента и жестоких законов рассматривали проститутку и российские писатели в 60—70-х гг. Таковы, к примеру, героини Ф. М. Достоевского — Соня Мармеладова («Преступление и наказание»), Лиза («Записки из подполья»), в какой-то мере даже Настасья Филипповна («Идиот»).

Подобный нарочито филантропический настрой русской литературы наводит на мысль о том, что, не справившись с проблемой секса и взаимоотношений полов, писатели, обращаясь к проблемам проституции, занимались своеобразной сублимацией. Такой подход позволял осудить тенденции «чистого гедонизма» в литературе и в то же время поднять смысл ее общественного долга, как представляется, несколько сомнительным способом. В целом же вспышка интереса к судьбам падших женщин в 40—70-х гг. XIX в. была, конечно, вызвана двумя обстоятельствами: введением специального законодательства по проблемам регламентации проституции и подъемом общедемократического движения в России. Почти аналогичные обстоятельства спровоцировали развитие аболиционистских настроений в российском обществе и на рубеже веков. В это время в Европе прошло несколько конгрессов и съездов по приостановлению торга женщинами. Кроме того, вопросы проституции почему-то традиционно смешивались общественным сознанием с проблемой притеснения личности.

В определенной степени идеи отмены регламентации на рубеже XIX—XX вв. были подняты российскими литераторами, в частности Л. Н. Толстым в «Воскресении», А. И. Куприным в «Яме» и др. Действительно, можно согласиться с В. В. Воронским, писавшим в 1910 г.: «Очевидно, мир падших женщин до сих пор остается для(русского интеллигента объектом покаянных настроений, каким он был для длинного ряда литературных поколений. Образ проститутки как бы впитал в себя, в глазах интеллигента, все несправедливости, все обиды, все насилия, совершенные в течение веков над человеческой личностью, и стал своего рода святыней»[214]. Но если у литераторов обращение к проблеме продажной любви не выходило за пределы отвлеченного морализирования, то часть русских юристов и медиков стали переводить этот вопрос во вполне практическую плоскость.