Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

Однако все перечисленные законы и постановления были еще не самой абсурдной формой вмешательства государственных и идеологических структур в личную жизнь людей. В конце 30-х гг. рабочим коллективам практически вменяется в обязанность решение щепетильного вопроса об установлении отцовства. Вероятнее всего, таким путем власти стремились как-то нормализовать ситуацию с деторождением. Запрещение абортов не дало должного эффекта, напротив, детское население в городе сокращалось, причиной чего явилась, в частности, и волна детоубийств. Начиная с 1936 г. в ежедневных сводках милиции, поступавших в обком ВКП(б), постоянно фигурируют факты насильственной смерти новорожденных Более 25% всех убийств в Ленинграде составляло умерщвление детей в младенческом возрасте, при этом 38% этих преступлений совершали женщины-работницы. Младенцев убивали штопальными иглами топили в уборных, душили подушками и просто выбрасывали на помойку[395]. Тех же, кто не решался сделать криминальный аборт, а тем более умертвить собственноручно родное дитя, система не оставляла без внимания. Женщине, родившей вне брака, разрешалось подать заявление на получение алиментов в случае точного установления личности отца ребенка. Можно себе представить, какая вакханалия развернулась в связи с этим в стране, где после 1917 г. никто не уважал никаких законов. Справедливости ради следует сказать, что в 20-е гг. вопрос об определении отцовства разрабатывался в юриспруденции. В ходе судебного разбирательства необходимо было использовать данные медицинской экспертизы, антропометрические показатели, документы, подтверждающие или отрицающие наследственные заболевания, результаты сравнительного анализа крови, дактилоскопических исследований и т. п. Но уже в 30-е гг. с нарастанием ложно понимаемого демократизма и почти полной утратой правовых регуляторов общественной жизни подобный «мудреж», по терминологии того времени, был не в чести. Суду хватало свидетельских показаний, чтобы признать факт отцовства. Ленинградская молодежная пресса часто публиковала подборки писем, в которых рассказывалось об установлении справедливости в отношении детей, рожденных вне брака. Так, комсомольская организация труболитейного завода в судебном порядке заставила токаря Ш. жениться на девушке, с которой он когда-то встречался. «Комсомольцы, — излагали авторы письма, — пришли на суд совершенно серьезно и с чувством исполненного долга, заявили, что Ш. — отец ребенка, а Н. — девушка скромная»[396]. Этих доказательств суду оказалось вполне достаточно для понуждения к заключению брака или в крайнем случае взыскания алиментов.

И все же карательными и принудительными мерами невозможно было разрешить проблемы воспроизводства населения. Рождаемость в Ленинграде, которую, как уже отмечалось, удалось ненадолго поднять благодаря закону о запрещении абортов, начала вновь сокращаться. Таким образом, можно сказать с определенной долей уверенности, что если новая семья и была создана советской системой, то она явно не достигла вершины своего развития и не смогла нормально выполнять функции воспроизводства городского населения.

Закон об абортах явился одним из изощреннейших способов осуществления геноцида против народов России. Он действовал в течение 20 лет и унес немало жизней. Это было одно из самых страшных наступлений на права человека. Но моногамия по-пролетарски не оправдала надежд российских демократов не только с точки зрения деторождения. Точно так же, как и осуждаемая коммунистами буржуазная семья, она оказалась связана с институтом проституции. Уже в первое послереволюционное десятилетие был сильно поколеблен статус патриархального брака и престиж семейной жизни. Отношения супругов, декретивным образом освобожденные от влияния церкви, все более политизируются. В 30-е гг. в среду рабочих, в том числе и такого старого промышленного центров, как Ленинград, стали интенсивно вливаться крестьяне. Они еще не ощутили воздействия городской семейной морали и не могли противостоять натиску идеологических структур, доводящих до абсурда политизацию отношений мужа и жены, детей и родителей. Основой прочности новой пролетарской семьи являлась не экономическая зависимость, а страх перед общественным порицанием, партийная и комсомольская ответственность. Конечно, народные традиции оказались более жизнеспособными, чем надуманные схемы идеологизированной супружеской жизни. Однако статус семьи и таких общечеловеческих ценностей, как любовь к детям, родителям, мужу, жене, основательно пошатнулся.