Просто Чудо

– Ах, Котов! Котов! Муж мой любимый! Простишь ли ты меня? – кричит и плачет, да так, будто слезами всего его за все прошедшие недели разом обстирать собралась, – Я ведь от тебя только понарошку бросила! Не всерьез! Я тебя, дорогой мой, любимый, только ведь немного припугнуть хотела! Чтобы крепче любил. Да и немец тот оказался вовсе не настоящий. Неправильный. И машина его – не его… Ну, плохая я! Плохая! Знаю! Ну, давай, побей же меня! Накажи за глупость! Так! Так!

Руку Котова обеими руками берет и себя же ею по своим же щекам хлещет.

– Так мне! Так! Чтоб мужа своего на заезжих франтов менять не повадно было! Так! Так!

– Да что ты, Варенька! Да что ты! – залепетал тут Котов, у жены руку свою вырывая, – Да как же можно так себя истязать!? Ты ведь – любимая моя! Слышишь? Лю-би-ма-я! Эх, Варька, если б ты только знала, как я тебя люблю!

Жена вздрогнула.

Свободной рукой Кротов погладил раскаявшуюся беглянку по щеке и снова повторил:

– Я тебя люблю!

Жена отступила от мужа, волчонком на него взглянула.

– Ты меня – что? – переспросила она настороженным шепотом, – Ты сказал…

– Вот именно – люблю! – радостно закивал ей Котов, сам не веря той легкости, с которой из него выплескивалось это чертовское слово, – Люблю, люблю, люблю…

Жена часто-часто заморгала.

«Никак крыша у него потихоньку едет», – подумала она, – «От предательства моего, на пару с обрушившимся одиночеством… Или… Или – просто пьяненький?… Странно это как-то… Вроде, раньше он этим делом не баловался…»

Косо улыбаясь, выскользнула она из комнаты, метнулась в кухню. На шарлотку в духовке посмотреть, и суп по новому любекскому рецепту, с сосисками и горохом, если надо, помешать.

«Вот поест как следует, глядишь, в себя сразу и придет,» – надеялась она, неверными руками накрывая стол в гостиной, – «А то ведь, небось, так весь месяц одними отрубями всухомятку и питался. Вот, пожалуйста, тебе и результат…»

Ни разу не скривившись, ни разу не досолив и не покритиковав, Котов выскреб весь заграничный суп до дна и даже причмокнул от удовольствия.

– Ах, какая же ты у меня, Варюшка, чудодейница! – всё улыбался он, оглядывая жену с неподдельным, каким-то, как Варе даже показалось – немного дьявольским восхищением, – Если б ты только знала, как я тебя такую люблю!

– Не простил! – поёжилась от его слов жена, – И не простит! Никогда!

Она собрала со стола тарелки, унесла их в кухню. На цыпочках. Там же, тихонько, под шум льющейся воды и покурила. Хотя Котов ей на сигареты тратиться и тем самым здоровью себе и всем окружающим вредить – всегда строго-настрого и запрещал.

– Что же ты, милая, здесь-то куришь? – спросил он ее и на этот раз, принеся сам стаканы на кухню, – Идем-ка лучше в гостиную. Там ведь намного удобнее. И уютнее. Пойдем, пойдем, моя хорошая! Любимая моя…

И обняв жену за плечи, он нежно увлек ее за собой.

По привычке пряча сигарету за спиной, в потной ладошке, Варя вернулась с мужем в гостиную. Курить расхотелось напрочь, но она, только чтобы Котову угодить, дососала сигарету до конца, а окурок осторожно придушила на дне подаренной им когда-то свекровью на свадьбу хрустальной конфетницы, которую Котов тут же услужливо и безжалостно ей протянул.

– Чудеса, – сухо заметила она, – Ты что это, Котов, болен?…

– О, да! Я болен! – воскликнул Котов и прижал еще пахнущие табаком пальцы жены к губам, – Я болен любовью к тебе, моя хорошая!

Варя Котова судорожно раскрыла рот, хотела что-то сказать, но всё же не сказала. Не сумела. Не решилась.

Осторожно, как извлекают из рук младенца ножницы или стеклянный стакан, отобрала она у Котова свои пальцы. Потом схватила конфетницу с окурком и отнесла ее на кухню.

«Если он это только притворяется, то надолго терпения у него не хватит,» – попыталась она себя успокоить, – «Попоет о любви денька три, а потом снова таким же как прежде станет… Эх, поскорей бы…»

Однако тут Варвара Котова ошибалась. И три дня после ее возвращенная прошло, и три недели. Третий месяц начался, а Котов всё о своей клятве чёрту там, у мусорного бака во дворе помнил.

Каждое утро он будил жену сладостным долгим поцелуем, после чего приносил ей в постель завтрак из четырех блюд. На подносике каждый раз красовался символ его страстной любви – красная роза с пришпиленной к шипу миленькой открыткой. Жене и читать эту открытку даже не надо было – она и так уже знала, что за слова на ней стоят. Всё те же: «Я тебя люблю, жена моя!»

И с уходом мужа на работу знаки его любви к жене не прекращались. И убирая постель, и в посудном шкафу, и в белье, и в карманах пальто и курток натыкалась Варвара Котова на открытки с объяснениями в неугомонной его любви.

– Это же в самом деле, чёрт знает что такое! – вскрикнула она наконец, когда, открыв как-то мусорное ведро, обнаружила и там, прямо на нее глядящую симпатичную открытку со всё с тем же пронзенным сердечком и с до ноя в зубах приевшимся текстом.