Просто дети

Я старалась во всю мочь
Чтоб мир узнал как я крута
Ох не думала что так
Придется
Смотри повсюду фото со мной
Как я люблю смеяться с толпой
Пока любовь
Крадется сквозь полный зал
Но, мой милый,
Когда уходит толпа
И я возвращаюсь домой одна —
Не могу поверить
Что потеряла тебя

[95].

– Это про меня, чел. Моя песня, – сказала она.

Когда я уходила, она смотрелась в зеркало, поправляя боа.

– Ну как я выгляжу, чел?

– Сияешь, как жемчуг, – сказала я. – Девушка-жемчужина[96].

Мы с Джимом проводили много времени в Чайна-тауне. В обществе Джима каждая вылазка в город превращалась в приключение между небом и землей, полет на высоких летних облаках. Мне нравилось наблюдать, как Джим общается с незнакомыми. Мы ходили в “Хонг фэт” – низкие цены, вкусные пельмени, – и Джим заводил разговоры со стариками китайцами. В “Хонг фэт” приходилось есть все, что бы тебе ни принесли, или говорить официанту: “Нам то же самое, что господину вон за тем столиком”, – меню было только на китайском. Столики там мыли так: обливали горячим чаем и вытирали тряпкой. Весь ресторан благоухал чаем улун. Иногда Джим просто подхватывал абстрактную нить беседы, заговорив с одним из почтенных стариков, и тот вел нас по лабиринту своей жизни, от “опиумных” войн до опиумных притонов Сан-Франциско. А потом мы брели по Мотт-стрит и Малберри-стрит на Двадцать третью, снова в своей эпохе, точно ничего и не случилось.

На день рождения я подарила Джиму цитру “Аутохарп”[97], в обеденный перерыв в “Скрибнерз” я сочиняла для него длинные стихотворения. Надеялась, что он станет моим мужчиной. Оказалось, надежда была несбыточная. Музой Джима я так и не стала, но, пытаясь выразить словами свои драматичные переживания, стала писать больше и, полагаю, лучше.

Иногда нам с Джимом было очень хорошо вместе. Не сомневаюсь, неприятные моменты тоже были, но воспоминания у меня светлые, окрашенные ностальгией и юмором. Дни и ночи, проведенные нами вместе, напоминали лоскутное одеяло: романтичные, точно Китс, и безобразные, как вши, которых мы оба подцепили (Джим был уверен, что от меня, а я – что от него). Мы были вынуждены тщательно мыться специальным шампунем “Квелл” в безлюдных туалетах “Челси”.

Джим был человек ненадежный, все время темнил, под кайфом иногда терял дар речи. Но все равно он был добр и простосердечен, а стихи писал по-настоящему талантливые. Я знала, что он меня не любит, но все равно его обожала. В конце концов он уплыл неведомо куда, оставив мне на память длинную прядь своих рыжевато-золотых волос.

Мы с Робертом зашли в гости к Гарри. Он и его приятель как раз рассуждали, кого сделать новым хранителем редкостной игрушки – серого ягненка на колесиках. Ягненок был ростом с маленького ребенка, уздечкой служила длинная красная лента. Прежде этот блейковский агнец принадлежал Питеру Орловски, спутнику Аллена Гинзберга. Когда они поручили ягненка моим заботам, я подумала, что Роберт рассердится: я поклялась ему больше не подбирать всякий уродский мусор и сломанные игрушки.

– Бери-бери, – сказал Роберт и вложил ленту мне в руку. – Это же классика. Классическая вещь “от Смит”.

Как-то вечером, спустя несколько дней, неизвестно откуда заявился Мэтью. Под мышкой он держал коробку с дисками-сорокапятками. Мэтью был помешан на Филе Спекторе; в коробке, насколько я понимаю, лежало полное собрание синглов, которые Фил продюсировал. Глаза у Мэтью нервно бегали.

– Синглы есть? – выпалил он.

Я отыскала под ворохом грязного белья свой ящик с синглами – кремового цвета, разрисованный нотами. Мэтью немедленно пересчитал нашу объединенную коллекцию.

– Я был прав, – заявил он. – У нас как раз столько, сколько надо.

– Для чего надо?

– Для ночи ста пластинок.

Я сочла идею разумной. И мы стали крутить синглы один за другим, начиная с “I Sold My Heart to the Junkman”. Каждая песня была лучше предыдущей. Я вскочила и пустилась в пляс. Мэтью переворачивал диски мгновенно, точно сумасшедший диджей. В самом разгаре вошел Роберт. Посмотрел на Мэтью. На меня. На проигрыватель. Звучали The Marvelettes. Что стоишь? – сказала я. Роберт швырнул свое пальто на пол. Оставалось еще тридцать три сингла.

Здание имело скандальную славу: в 20-х годах там находился кинотеатр “Гильдия кино”, в 30-х – шумный ночной клуб, где играли кантри, а ведущим концертов был Руди Валли[98].

В 40—50-х на четвертом этаже располагалась маленькая школа-студия великого художника и преподавателя, абстрактного экспрессиониста Ганса Гоффмана: он проповедовал свое учение Джексону Поллоку, Ли Краснер и Уиллему де Кунингу. В 60-х там располагался клуб “Дженерейшн”, завсегдатаем которого был Джими Хендрикс. Когда клуб закрылся, Хендрикс занял его помещение и оборудовал в его недрах сверхсовременную студию звукозаписи. Это был дом 52 на Восьмой улице.