Просто дети

Джими Хендриксу так и не представится случай вернуться в Вудсток и создать вселенский язык. Он больше никогда не будет записываться в „Электрик леди“. У меня было такое чувство, что все мы потеряли доброго друга. Так и мерещилась его спина, вышитый жилет, длинные ноги: он поднялся по лестнице и в последний раз вышел в большой мир.

3 октября Стив Пол пригласил меня и Роберта на концерт Джонни Уинтера в „Филмор-Ист“ и прислал за нами машину. Джонни прожил в „Челси“ несколько дней. После концерта мы все собрались в его номере. Оказалось, Джонни играл на поминках Хендрикса, и мы вместе оплакали нашу утрату, уход человека, который был настоящим поэтом от музыки, и утешились тем, что поговорили о Джими.

А на следующий вечер снова собрались у Джонни, чтобы снова утешать друг друга. В свой дневник я записала всего два слова: „Дженис Джоплин“. Она скончалась от передозировки в 105-м номере отеля „Лендмарк“ в Лос-Анджелесе. Ей было двадцать семь.

Джонни сломался. Брайан Джонс. Джими Хендрикс. Дженис Джоплин. Он моментально уловил связь: все имена начинаются на „дж“. В сердце Джонни скорбь перемешалась с паникой: он был очень суеверен и испугался, что станет следующим. Роберт пробовал успокоить его, но мне сказал:

— Не могу его винить. Странные дела творятся.

Роберт предложил, чтобы я погадала Джонни на таро. Расклад говорил о вихре противонаправленных сил, но близкой беды не пророчил. В любом случае, что бы ни означали карты, на лице Джонни не было печати смерти. Такой уж он был человек — подвижный как ртуть. Даже когда он метался по комнате, переживая из-за кончин „членов Джей-клуба“, казалось: он никогда не умрет, просто потому что не сможет остановиться.

* * *

Я одновременно разбрасывалась и увязала: ворохи незаконченных песен, заброшенных стихов. Заходила далеко, насколько хватало сил, но натыкалась на стену своего воображаемого несовершенства. И вдруг повстречала человека, который поделился со мной своим секретом. Секрет был очень прост: уперся в стену — проломи ее ногой.

Тодд Рандгрен повел меня в „Виллидж гейт“ слушать группу The Holy Modal Rounders. Тодд только что записал свой альбом „Runt“, а теперь искал интересных людей, которых стоило бы продюсировать. В верхнем зале „Гейта“ играли легенды — Нина Симон, Майлз Дэвис, в цокольный этаж ссылали более андеграундные команды. The Holy Modal Rounders я никогда не слышала (правда, их „Bird Song“ звучала в „Беспечном ездоке“), но знала, что группа интересная: Тодда обычно тянуло ко всему необычному.

Что сказать о концерте? Показалось, это арабский народный праздник, на котором веселится ватага психоделических аппалачских горцев. Я сосредоточилась на барабанщике. Физиономия у него была точно с плаката „Разыскивается опасный преступник“. Видно, на сцену он пробрался потихоньку, когда копы зазевались. Под конец концерта он спел песню „Blind Rage“. Когда он вдарил по барабанам, я подумала: „Вот это парень: подлинная душа и сердце рок-н-ролла“. Все при нем: и красота, и энергия, и какое-то звериное обаяние.

Мы пошли в гримерку, меня познакомили с барабанщиком. Он представился:

— Слим Шэдоу.

— Рада познакомиться, Слим, — сказала я. Упомянула, что пишу для рок-журнала „Кродэдди“ и хотела бы написать о нем статью. Слима эта идея, похоже, позабавила. Я убеждала его, втолковывала, какие у него перспективы: „вы нужны рок-н-роллу“ и все такое, а он лишь кивал.

— Как-то я пока о таких вещах не думал, — только и сказал он.

Я была уверена, что в „Кродэдди“ возьмут материал об этом будущем спасителе рок-н-ролла, и Слим согласился прийти на Двадцать третью и дать интервью. Его развеселил хаос в моей комнате. Он растянулся на моем матрасе и рассказал мне о себе. Поведал, что родился в трейлере, сплел для меня целую красивую байку. Язык у Слима был хорошо подвешен. Обычно в роли рассказчика выступала я. Тут, наоборот, Слим рассказывал, а я слушала и упивалась этим необычным для себя амплуа. Пожалуй, Слим гнал пургу еще искуснее меня. Смеялся он заразительно, говорил умно и без экивоков, проявлял интуицию. Мысленно я прозвала его „ковбойский язык“.

Теперь по вечерам — а точнее, почти за полночь — он стучался в мою дверь, застенчиво и мило улыбаясь. Я хватала с вешалки плащ, и мы шли гулять. От „Челси“ никогда далеко не отходили, но казалось, вокруг вместо городских домов — степной бурьян, а ветер вместо мусора разносит перекати-поле.

В октябре над Нью-Йорком прошел холодный атмосферный фронт. У меня начался надсадный хронический кашель: в лофтах были перебои с отоплением. Изначально эти дома не предназначались под жилье, за ночь выстывали. Роберт часто оставался у Дэвида, а я заворачивалась во все наши одеяла и до поздней ночи не спала — читала комиксы про Крошку Лулу, слушала Дилана. У меня воспалился зуб мудрости, я переутомилась. Врач сказал, что у меня анемия, и прописал красное мясо и черное пиво. То же самое советовали Бодлеру, когда он, больной и одинокий, бедствовал зимой в Брюсселе.