Просто дети

— Посередине дырка, чтобы на нимб было похоже. Гарри всерьез призадумался над моей версией, а затем отчитал меня с притворным раздражением:

— Нет, «круллер» на голландском значит другое. Не «нимб». В общем, до сих пор не знаю, много ли в круллерах святости, но с Францией они у меня больше не ассоциировались.

Однажды Гарри и Пегги позвали нас в гости к композитору Джорджу Клейнсингеру,[59] который занимал в «Челси» номер из нескольких комнат. Я обычно чуралась походов в гости, особенно к взрослым. Но Гарри соблазнил меня вестью, что Джордж написал музыку к «Арчи и Мехитабель» — серии комиксов о дружбе таракана с уличной кошкой.[60] Комнаты Клейнсингера были скорее тропическими джунглями, чем гостиничным номером: самый подходящий антураж для Анны Каван. Главным сокровищем считалась коллекция экзотических змей, в том числе двенадцатифутовый питон. Роберт зачарованно уставился на змей, но я сильно перетрусила.

Пока все по очереди гладили питона, я невозбранно рылась в музыкальных произведениях Джорджа: ноты были свалены там и сям среди папоротников, пальм и клеток с соловьями. Я возликовала, обнаружив на каталожном шкафу стопку оригинальной партитуры «Аллеи Шинбон» — мюзикла об Арчи и Мехитабель. Но главным открытием для меня стало наглядное подтверждение того, что этот скромный и добродушный джентльмен-змеевод сочинил музыку «Тубы Тубби». Он сам сказал мне об этом, и я чуть не прослезилась, когда он показал мне оригинальные ноты любимой музыки моего детства.

Отель «Челси» был точно кукольный домик из «Сумеречной зоны»:[61] каждый из ста номеров — отдельная маленькая вселенная. Я бродила по коридорам, высматривая духов отеля — и живых, и мертвых. Немножко озорничала: толкнув приоткрытую дверь, увидела в щелочку рояль Вирджила Томсона,[62] или слонялась у двери с табличкой «Артур К. Кларк», надеясь его подстеречь. Иногда мне встречались немецкий ученый Герт Шифф, не расстававшийся с книгами о Пикассо, или Вива,[63] всегда благоухавшая одеколоном «О соваж». У всех можно было научиться чему-то важному, но никто, похоже, не купался в роскоши. Казалось, даже успешные люди живут как эксцентричные бродяги — на большее средств не хватает.

Я обожала «Челси», его поблекшую элегантность, его бережно хранимую историю. По слухам, где-то в недрах подвала, который часто заливало, таились чемоданы Оскара Уайльда. Это в «Челси» провел последние часы жизни Дилан Томас, погрузившись в пучины поэзии и алкоголя. Томас Вулф корпел над толстенной рукописью, из которой получился роман «Домой возврата нет». На нашем этаже Боб Дилан сочинил «Sad-Eyed Lady of the Lowlands». А еще рассказывали, что Эди Седжвик как-то под кайфом устроила в своем номере пожар — взялась при свете свечки наклеивать себе густые накладные ресницы.

Сколько же людей творило, беседовало и бесновалось в этих комнатах викторианского кукольного домика! Сколько юбок прошуршало по истертому мрамору лестниц! Сколько скитальческих душ заключало здесь союз, оставляло свой след и гибло! Я задувала свечи в руках их призраков, молча переходя с этажа на этаж, мечтая вступить в телепатическую связь с предыдущим поколением гусениц-что-курили-кальян.

Гарри уставился на меня с притворной укоризной. Я расхохоталась.

— Чего смеешься?

— Щекотно.

— Ты что же, чувствуешь щекотку?

— Да, самая настоящая щекотка.

— Феноменально!

Иногда к игре присоединялся Роберт. Гарри затевал с ним игру в гляделки и пытался взять верх, роняя замечания типа: «У тебя немыслимо зеленые глаза!» Партия затягивалась на несколько минут, но стоицизм Роберта всегда побеждал. Гарри никогда не признавал, что Роберт выиграл. Просто отворачивался и возвращался к прерванному разговору, словно и не играл. Роберт многозначительно улыбался, не скрывая удовлетворения.

Гарри увлекся Робертом, но в итоге с ним сдружилась я. Часто я заходила к Гарри одна. По комнате была разложена его огромная коллекция юбок с изящной лоскутной аппликацией — национальная одежда индейцев-семинолов. Этими юбками он очень дорожил и, по-видимому, радовался, когда я их примеряла. А вот к украинским пасхальным яйцам, раскрашенным от руки, он не разрешал мне прикасаться. С этими яйцами он нянчился, точно с малюсенькими младенцами. Яйца, как и юбки, были расцвечены замысловатыми узорами. Как бы то ни было, Гарри позволял мне забавляться своим собранием магических жезлов, которые хранил завернутыми в газеты. Это были шаманские жезлы с тончайшей резьбой, почти все — дюймов восемнадцать длиной. Но мне больше всего нравился самый маленький, не больше дирижерской палочки, покрытый патиной, точно старинные четки, отшлифованные неустанными молитвами.