Просто друзья

– Тогда вы прекрасно понимаете, что в любой момент Глеб приведет ту, которую выберет он, но не одобрите вы. Назло. Он же любит бунтовать? – не отступаю. Смелею настолько, что делаю шаг навстречу. В моих глазах огонь, я сама его разожгла. – Как думаете, как скоро это произойдет? Делаете шаг вы – делает он. Игра.

– И ты предлагаешь вместо шашек сыграть в шахматы?

– Хм… я предлагаю скрепить две семьи прочным союзом. Мне кажется, от этого только все будут в выигрыше.

– А Глеб?

– Об этом я позабочусь, поверьте.

Мы еще какое-то время смотрим друг на друга, словно наш диалог продолжается взглядами. Он бьет – я защищаюсь и наоборот. Битва, которая заканчивается мирным соглашением. Только обычно так поступают проигравшие стороны. Победителей нет, а проигравшие все. Но это назвали красивым и громким словом – Мир.

Мы расходимся. На душе камень, я чувствую, что позволила большее. Даже не так. Меня будто окутал туман, я не понимала, что творю. Как навождение. Словно ловила мечту за хвост, не отпускала до последнего, она ведь в моих руках, значит, надо бороться до последнего.

– Павел, – зову я его, – Пожалуйста, не рассказывайте никому.

– Обещаю. Мила, ты правда его так любишь?

– Как только услышала его имя, – опускаю взгляд. Смелость ушла, осталась пустота, что играю судьбой того, кому я не нужна.

– Тогда береги его.

Глава 41.

Глеб.

“ – Тогда береги его.”

Захлопываю тетрадь.

Должен что-то почувствовать. Например, злость, обиду. А может, гнев. Что-то же должно быть после того, как узнал, что именно из-за нее, из-за Милы, меня женили. Как безобразного мальчишку, которого просто надо загнать в эту самую клетку. Ведь не слушаюсь, бунтую, делаю так, как считаю нужным. Что это было? Наказанием? Спасением?

Но понимаю, что я не чувствую ничего. Глухо и пусто. Словно никаких чувств и не было. Я чистый холст. Рисуй, что хочешь, пиши, что считаешь нужным. Если взять синий, то можно нарисовать море или глубокий океан. А если взять голубой, то небо. Желтый – солнце, зеленый – деревья, коричневый – земля. И вот, картинка уже есть. Она цветная. И жизнь преобразилась красками. Они обычные, с нормальными названиями. Нет никаких ультрамариновых, пепельных и лазоревых. Но проблема в том, что я не хочу брать краски и раскрашивать свою жизнь.

Или наоборот, я не чистое и белое полотно. Я смесь всех имеющихся красок, что в сумме дают грязно-коричневый, а может, и вовсе черный. Как бездна, как пропасть, в которую я и упал. Моя жизнь – черная картина, у которой даже нет рамки. Ее грубо выбили, оставив корявую бахрому на полотне.

Отворачиваюсь к окну. Там снова дождь, он не прекращается. Словно хочет смыть все, что мы натворили. Есть желание выбежать на улицу и ощутить холодные капли на своем лице, на теле. Они бы стекали вниз и оставляли дорожки от красок, что внизу смешивались бы в некрасивый и безымянный цвет.

Дверь открывается тихо. Мила заходит и замечает меня у окна. Ее не вижу, просто чувствую спиной. Она напряглась и оглядывает свою комнату. Думает, я навел здесь беспорядок. Впрочем, вспоминаю стаканчик с ручками и карандашами. Пару из них закатились как раз за стол. Довольно улыбаюсь себе.

Глаза красные, немного опухшие. Не удивлен. Но уже не трогает.

– Ты что здесь делаешь? – голос низкий, немного охрипший.

– Да так, читаю… показываю на ее дневник.

Паника, что отразилась на ее лице, не сходит ни через секунду, ни через две. Думал, она возьмет себя в руке. Но нет. Она так и стоит, поглядывая то на тетрадь, то на меня. В голове ворох мыслей: что именно я прочитал, как долго я читал?

– Да, я прочитал все. Интересное чтиво, надо отметить, – прохожу через всю комнату и усаживаюсь на край кровати, по-свойски закинув ногу на ногу. Улыбаюсь широко, но это игра. Мне вовсе не весело и не смешно. Мне больно. Да, пожалуй, одно чувство все-таки есть – боль.

Мила тихо подходит ко мне и садится рядом. От нее пахнет холодом, немного весной и шоколадом. Мое наваждение, мой запрет. Она протягивает руку, чтобы я вложил в нее свою. Зачем? Просто смотрю на открытую ладошку с длинными пальцами, аккуратными. Кожа нежная, всегда была. Вспоминаю, как она гладила меня ими, как пыталась оттянуть волосы, когда покрывал поцелуями ее тело, ее грудь.

– Мы договорились, что, если я почувствую опасность, что ты свернул не туда, что тебе будет нужна помощь, я обязательно ему сообщу. Это было условием нашей сделки.

– Значит, чувств все-таки не было? Только расчет? – мне отчего-то важен ее ответ. Я жду его, затаив дыхание.

– Почему же… Все, что ты прочитал, все правда. От первого до последнего слова.

– Там нет последних дней, только твое выступление, день…– запинаюсь, – аварии. И все…

– Потому что той Милы больше нет.

– Хм… Ты знаешь, а я думаю, что никто и не знал, кто такая настоящая Мила Апраксина.

– Может, ты и прав.

Мы сидим на краю кровати. Близко друг другу, но очень далеко. Мы больше не близкие люди. И виноваты в этом оба. Как она писала? Мир? Мировое соглашение, когда победителей быть уже не может, потому проиграли все. Так оно и есть.