Просто друзья (СИ)

Его слова как ток, по венам разносит приятную волну до каждого пальчика. Запретно и сладко. Смотрю ему в глаза. Черные, как смоль. Ни одного просвета, ни одной ясности. Сплошной хаос и беспорядок. Как у меня сейчас в мыслях. Глеб Навицкий — это испытание на прочность, насколько мои правила и установки сильны. Или они рухнут к его ногам после его касаний?

— Мне тогда лучше закрыться на замок, — прошептала ему на ухо.

Ушла от него. Слишком сильно стучит сердце. Правило первое разрушено — я поддалась на провокацию, показала слабину. Спиной чувствую его, он близко. Опасность, что заходит сзади. Мне не страшно, мне… горячо. Даже воздух стал таким: кислород с трудом вдыхаю, потому что нежную кожу обжигает.

Глеб садится на мое место, тем самым занимая последнее свободное пространство.

Он любит играть, особенно с чувствами других. Но с ним сейчас не просто Мила, с ним темная часть меня.

— Я присяду? — взглядом показываю на его колени.

— Если не боишься.

Сажусь, чувствую, что упираюсь во что-то твердое. Шумно сглатываю, понимая что у него… эрекция. К такому не была готова даже темная Мила.

— Убери его.

— Кого именно?

— ЕГО.

— Не могу. Он восстал.

— Из мертвых?

— Сплюнь.

— Тогда убери его.

— Нечего было задницей вилять, сучка ты балетная.

— Получается, ты меня… — скажи это, Мила, скажи. — хочешь? Как это мило, Глеб.

— Заткнись.

Глаза в глаза. Два наших темных начала разговаривают. Без прелюдий, без прикрас, без правил. Да, второе из них тоже разбилось вдребезги — оставаться спокойной.

Голоса девчонок мы уже не слышим. Это фон, ничего не значащий, кардабалет, что на задворках сцены играет свою роль. Я же — прима этого действа. А если играть, то по высшему классу.

— Прекрати елозить на мне, — голос низкий, дыхание горячее, где то области шеи.

— Мне неудобно.

Глеб встает. Потом смеряет меня каким-то ненавидящим взглядом, нечто противное и недостойное его. Горячо? Я говорила, что мне горячо? Прости, мой дорогой дневник. Потому что опять соврала. Я для него букашка, которая возомнила себя примой. Его темные глаза гневные. Они уничтожают меня, испепеляют, после таких горячих невидимых касаний. Я превратилась в пепел. А он остался стоять ледяной статуей, что не может ничего чувствовать. Он заморозил не только себя, но и свои чувства. Балет без чувств — бездарность и пошлость. Он больше не играет со мной. Ушел, не глядя, выплюнув, что ждет в машине.

Темная Мила тоже покинула меня, а вместе с ней ушла уверенность в себя. Я снова обычная Мила, маленькая девочка, что мечтает выступать на сцене, но боится показать свои зубки в борьбе за свое место под солнцем.

— Почему ты назвала их подругами? — наш разговор вырулил в привычное русло, мы снова просто друзья, к сожалению.

— Как почему? Мы же вместе учимся, со многими я еще с семи лет общаюсь. Знаешь, сколько всего мы все преодолели? Тебе и не передать.

— И у всех вас одна единственная цель — стать примой балета. Желательно еще и в Большом театре, верно?

— Ну, не прям примой, но, в целом, ты прав, да.

— Тебя ничего не смущает?

— Нет. А что-то должно?

— Там, где есть конкуренция, нет места дружбе.

— Цинично.

— Зато правдиво.

— А что тогда дружба?

— Не знаю. У меня нет друзей.

— … а как же я?

— Ну если только ты.

Диалог, когда ни один из собеседников не смотрит друг на друга, скрывает свои лживые глаза и секреты в них.

Глава 10

Глеб

— Не знаешь, что они от нас хотят? — сижу за рулем, слежу за дорогой и только изредка поглядываю на Милу.

Она сегодня грустная. Идеальная прическа, волосок к волоску, все убрано, никакая прядь не мешает. Это жутко раздражает. Хочется запустить руку ей в волосы и растормошить такую ровную укладку, оживить ее. Платье, макияж, туфли — все подобрано со вкусом. И это, бл*ть, тоже раздражает. Какая-то правильная картинка получается. Хочется найти подвох. Эта правильность, она липкая. Как пережеванная жвачка. Через время станешь таким же идеальным, у кого будут костюмы на заказ, приглаженные гелем волосы и нарисованная улыбка. Такая вот будет красивая картинка безукоризненной семьи Навицких. Не хочу такого. Это чуждо мне, непонятно. А главное грызет изнутри от этих мыслей, что за всей мишурой теряешь настоящее, теряешь нужное.

— Кто именно? — голос тихий, почти беззвучный. Она в своих мыслях. Или примеряет на себя образ послушной жены, что так навязывали ей ее же родители.

— Родители наши, — раздражаюсь я, — да что с тобой?

— Со мной все в порядке. А тебе следует успокоиться, взять себя в руки и задавать вопросы нормальным тоном. Это неправильно, Глеб.

— Бесишь, — больше на нее не смотрю. Если увижу в глазах покорность, разверну машину в обратном направлении.

Эта встреча как проверка. Снова всей нашей дружной, мать ее, новоиспеченной семьей. Мать Милы подбила ее на встречу или поставила какие-то условия? Сомневаюсь. Это же не мой отец, что спустится до шантажа. Тут дело в другом. В Миле, которая не может дать отпор, не может расставить свои границы. Это ее послушание, которое граничит с идиотизмом.