Просто голос

Поставщики погоста явились тотчас после Кайки-ны, пока мы ме'шкали в дверях, — наш домашний Ип-пократ, владевший языком куда проворней, чем скаль­пелем, и двое специалистов во всеоружии, с подоба­ющими рожами. Это были тоже светила, какими тщеславится всякое ремесло, включая экипаж Боль­шой клоаки, и Вергинию пришлось раскошелиться вдвое за визит к одру. Против обыкновения, он лично выкатился встретить и препроводить в покои, корот­ко кивнув моему гостю. Я, в свой черед, бегло объяс­нил делегацию и выразил надежду, что не помешает. Напрасную.

Мы приступили почему-то сразу к шестой книге, к нисшествию в обитель теней и встрече на Елисейских полях с дальнозорким родителем. Возможно, Кайки-на, чтобы вернее увлечь, нарочно начал с любимого места и чуть не погубил гнусавым пафосом весь эф­фект — голос у него был под стать наружности, пре­пятствием, которое вблизи исчезало. Подобно любо­му, кто силится восхититься чем-то авторитетно реко­мендованным, к чему еще не располагает полными средствами, я пробовал наполнить повествуемое лич­ными обстоятельствами, переодеть в автобиографию. Параллель с водопоем Тиресия, которому я был обя­зан последней славой, не осенила. Впрочем, усилие вышло излишним, поскольку текст не оказал противо­борства. Образ чтеца вскоре счастливо изгладился, ос­вобожденное слово реяло в горле — меня покоряла отчая речь, задушенная в детстве греческим чертополохом. Я трепетал в толпе непогребенных на тесном берегу, глядел в огненные орбиты косматого паром­щика, слушал скрип уключин и плеск теплой рвоты на дне барки, а по ту сторону трясины теснилась вся разжалованная жизнь земли. Первой, не возведя глаз, прошла обольщенная и брошенная, облизанная до кости жаркими языками гибели. Она не вняла сбив­чивым мольбам, не расплескала ненависти. Кто была мне эта мнимая она? Разве не вправе я был рассчиты­вать на встречу пострашнее?

Окно затянуло неожиданным дождевым неводом, утреннее вёдро было еще одним из тщетных обещаний Дидоне. Сидя на кровати напротив неусыпного голо­са, я рассмотрел мокрую сыромятную бабу, выпорх­нувшую на балкон втянуть перемет с исподним, кото­рому, видимо, не было смены, потому что порыв ветра взметнул подол, и пришлось брезгливо спасать глаза. О, узнаю вчерашнего пламени отсвет! Мы стояли те­перь над гладью Леты, где души второго призыва, ис­пив забвения, торопились вновь наполнить легкие воз­духом смерти. Мысль о повторимости судьбы, о шансе смешать кости и выбросить новую комбинацию, уже навещала и сулила восполнить утраты, но была слиш­ком сродни детской оторопи всевластия, — готовясь к производству во взрослые, я не знал, что позволено унести с собой. Недоверчивая надежда подтверждалась теперь прозрением певца, потому что истина рождает­ся из совпадения догадок. Память опять распахнула дверной прямоугольник с магическим лицом недавней девочки по дороге на игры — не похожая ни на кого из прошлых, она была готова оказаться каждой, и я знал, кого пробовал в ней различить. Но нет, та никогда не станет глотать эту мертвую воду, спокойно останется на лугу меж ручьев и рощ, где нет и не надо дома, на полях блаженных, бережно наполнив чашу еще не по- доспевшего спутника. Нас больше никогда не будет — вас, кто не задумается променять «сейчас» на «всегда», кто согласен изгладить всю память, чтобы снова семь­десят лет набивать брюхо тленом и регулярно опорож­няться в нужнике.

И темная дверь затворилась.

Львиная часть чтения неоспоримо досталась гостю — моя латынь, даже выдержав испытание в дядиной трапезной, была еще не безупречна; но под конец он протянул книгу мне, как впервые дают отведать редкое вино, глоток-другой, чтобы не отвадить потенциаль­ного ценителя. Бережно, словно еврейский жрец скри­жали закона, я принял чудотворный свиток, расстелил на коленях и приступил было с указанного места, но раздавшийся голос был не мой, он возник не из моей гортани, которую моментально стиснула удушливая не­мота. Это был крик почти за гранью всякого дыхания, вопль последней боли, позора и скорого безразличия, повергающий в дрожь весь ветер и непроглядный ка­мень мира. Окно тетки выходило наискось, и его, как видно, позабыли закрыть, а то и намеренно оставили прохлаждать потный труд бурильщиков. Мы были изве­щены, что список живых стал на имя короче.