Просто голос

Дня за три до развязки меня окликнул на улице сви­стом одноклассник, некто Фруги, сторонник скорее Силия, чем мой, но из чуткости к конъюнктуре до поры заморозивший неудобную дружбу. Он сообщил, что меня немедленно желает видеть Силий-старший, па­паша моего питомца, и вызвался проводить. Я смешался — обстоятельства слишком подтверждали нелестный отзыв Вергиния, — но сообразил, что хуже в моем по­ложении стать не может. Весь неблизкий путь мы про­делали молча, как рыбий косяк на две персоны, огибая лужи и языкатых попрошаек. Подведя к черной поли­рованной двери с резными козерогами, Фруги растаял в пространстве, а меня доставили в сад, где хозяин воз­лежал среди благодарных растений под закипающим мартовским солнцем. Силий был стар. Его ссохшееся тело терялось в складках плаща и еще каких-то наки­нутых попон, а голова гротескно высилась над этой равниной, принадлежа как бы другому, тучному че­ловеку: по два подбородка с каждой стороны с седло­виной в центре, сизый лоснистый нос, безволосые бро-вяные навесы; лишь самая верхушка черепа была, как древняя гора, увита редкими перьями. Голова, впро­чем, была как бы вообще ничья: из всех членов отли­чалась только рука, которой лежащий таскал с при­крытого лопухом блюда неизвестные кусочки и со­средоточенно жевал. Присутствие разума в этом жующем механизме выдавали только острые серые глаза — они мгновенно выхватили меня из пейзажа, опровергнув отсутствие конечности. Голова тихо и внятно заговорила.

Силий задал единственный вопрос: не сын ли я Г. Лукилия Ирра, раненного под Клунией в кантабрскую войну. После утвердительного ответа он спокойно со­общил, что немедленно посылает к прайтору снять все обвинения и уплатить положенный штраф за вздор­ную тяжбу. Он добавил, что обстоятельства моей раз­молвки с его сыном были представлены ему неверно, но теперь, располагая фактами, он знает, кому адресо­вать наказание. Он попросил меня также передать отцу наилучшие пожелания от старого командира.

Чуть помолчав, Силий снова потянулся к столику с блюдом. Я решил было, что кормление головы возоб­новилось, и дрогнул откланяться, но пожилая рука сверх ожидания метко бросила в мою сторону мелкий пред­мет вроде кошелька или буллы. Я выхватил из воздуха странный подарок и развернул: на лоскуте кожи лежал человеческий зуб. Разобраться в устройстве лица и мимики паралитика было трудно, но глаза, кажется, рассмеялись. Приступ счастья настиг уже на улице, как созрев­ший солнечный удар. Все застыло и стало валиться набок: галдящий в каменном алькове зеленщик, кро­вельщик с тачкой яркой черепицы и просто праздные едоки лука у водоразборной колонки — чудные мои соотечественники, соль латинской земли, чернь и сво­лочь. Вдруг просвистело и взорвалось у самых ног; я вскинул голову: в углу распахнутого окна патлатая про­стушка в испуге закусила пальцы, подоконник утопал в цветах. На мостовой в черепках и земле дрожала жа­лобная фиалка. Я поднял и обдул растение, припеча­тал лепестки поцелуем и с улыбкой швырнул в окно — а вслед, чтобы слишком не возомнила, запустил кожа­ный талисман Силия.

Вергиния удалось перехватить в Юлиевой басилике, где он бился над заключительным аргументом по поводу запашек или потрав на чьем-то участке. Дело выглядело гиблым для обеих сторон, потому что в со­седнем отсеке витийствовала знаменитость. В перего­родку наперебой ударяли рукоплескания и рев трени­рованной клаки краснобая, пока наглядные состязате­ли зря разевали рыбьи рты. Мое избавление чрезмерного эффекта не произвело, словно было плодом не слепого случая, а собственной неусыпной стратегии, в кото­рую меня упустили посвятить. После скромной радос­ти и поцелуев раздалось предложение облегчиться в. ближайшем месте, возведенном для нужд тяжущихся и публики. Очень по-девичьи — страсть наших сестер к совместным отправлениям общеизвестна.

Это была элегантная травертиновая ротонда с лож­ным портиком и пилястрами. Внутри пахло и журчало, мозаичные герои предавались подвигам. Компания мочащихся шумно разбирала стиль обвинителя, то и дело сбиваясь на программу завтрашних бегов. Некто весьма навеселе, проделав общепринятое, теперь изла- гал черепком на стене беглые впечатления. Сопрово­дить сюда Вергиния стоило хотя бы затем, чтобы по­любоваться отлаженной работой его команды, избав­лявшей хозяина от всех хлопот, кроме самых неизбеж­ных. Бедняга Соситей со снопом свитков попал в куда худшее положение, пока я, сполоснув руки, не пере­нял у него бремя. Когда посторонние поредели, и Вер-гинию, подхваченному с очка, протирали огузок све­жей губкой, он принял из рук Лисандра флакон духов, опорожнил под приподнятый парик и поставил судьбу в известность: «Решено: женюсь!»

Я понял его безошибочно, словно слова вырвались у меня самого, словно это я, с прохладной губкой в разъеме ягодиц, взвешивал окончательные доводы. Мы угодили в шахматную позицию с единственным ходом, ход был его и наперед мною принят с набросками бу­дущих комбинаций. Все равно я вел эту партию из-за подставных спин, не имея права на место у доски.