Просто поверь в себя

Мой эгоизм был напрямую связан со взаимоотношениями с моей дочерью. «Моя дочь». В этой фразе уже говорит мой эгоизм. У моей дочери всё есть, у меня всегда чистая квартира, у меня обед, приготовленный строго ко времени её прихода со школы, и т. д. и т. п. Это всё говорит о том, что я сама себя поставила в жёсткие рамки своих правил и законов, утверждённых своим же собственным эгоизмом. Я никогда не приобщала своего ребёнка к совместному труду: уборке квартиры, приготовлению обеда. Я нашла очень хорошее оправдание: «Она ещё настирается, наубирается и наготовится в своей жизни». Звучит красиво! Любой человек со стороны (моё «эго» себе это так представляло) должен оценить эту материнскую жертвенность. Быть жертвой для «эго» – верх блаженства! Да, я умею быстро и организовано делать всё. Эту способность я получила при рождении, это либо есть у человека, либо нет. Достичь организованности во всём, что ты делаешь в жизни, возможно только в результате долгих тренировок, но нет гарантии, что у человека это когда-либо получится. Мне это Бог дал, и я не приложила к этому никаких усилий. Бог-то дал, а вот как я этим распорядилась? Я верю, что всё, что дает Бог, это дано с любовью. Я верю, что мне было дано это качество, чтобы у меня было больше времени для полезных дел, но не для «выкармливания» эгоизма своего собственного и других людей.

Моя мама тоже никогда не просила меня делать что-либо по дому. Может, это произошло потому, что я была очень занятым ребёнком, может, просто по принципу «скорее сделать самой, чем просить». Этого я уже никогда не узнаю. Я почти ничего не умела делать по дому, пока не вышла замуж. Таким образом, в детстве я не приобрела опыт быть равноправным членом в семье, в смысле совместного участия в уборках квартиры, приготовления пищи и пр. Это создавало для меня своего рода изолированность от семьи, мою ненужность для семьи, в смысле «ничего не дал – ничего и не получил».

Применяя опыт, который я получила в родительском доме, освобождая свою дочь от домашних дел, я была уверена, что делаю благо для неё. На самом же деле я потихоньку отстраняла её от себя, делая её безучастной и равнодушной. Я постоянно приучала её только брать, а давать я её не учила.

Время шло, дочь успешно училась в школе, играла в теннис и играла на пианино. Я всё еще продолжала купать её в ванне, как маленькую. Однажды я нащупала рукой на её животе какое-то уплотнение в виде шарика. Если нажимать на этот «шарик», то он перемещался в сторону. Мне показалось это очень странным, и я решила показать её врачу. Врач не стал делать никаких выводов, но послал мою девочку на дополнительное обследование. Сдача анализов, осмотр врача, осмотр профессора – это стало главной частью нашей жизни.

Никто ничего не говорил, каждый старался выглядеть умным и загадочным. Один профессор из Москвы сказал, что девочку надо обследовать на очень редком в то время оборудовании, которое есть только в одном месте города Минска, и разрешение на проведение этого обследования надо получить у министра здравоохранения. Он добавил, что это разрешение получить очень и очень сложно.

Я и сейчас помню, как холод сковал моё тело, а страх парализовал мои мысли. У меня было только одно желание – получить это разрешение на обследование. Я абсолютно не помню, с кем я договаривалась, что я говорила, куда ходила, куда ездила. Помню только, что делала я это в полном безумии, не позволяя себе даже думать о плохом.

Разрешение было получено. День обследования назначен.

Мою доченьку врачи забрали в кабинет для обследования, а я сидела в приемном покое городской больницы и ждала результатов обследования. Время тогда практически остановилось для меня. Я была так собрана, так сконцентрирована на том, что всё должно быть хорошо, что мне казалось, что вены вздулись у меня на шее.

Вышел профессор и позвал меня в свой кабинет. Он сказал, что, по всей вероятности, у моей дочери рак печени, что лечению это не подлежит, а вот небольшой шанс на выживание есть. Этот шанс – незамедлительная операция.

Мир рухнул для меня в тот момент. В моём сознании существовало тогда представление о том, что моя дочь и я являемся чем-то таким, что невозможно разделить. Очень трудно описать ту душевную боль, которую я испытывала тогда. Это был гнев (за что же такое испытание нам дано?!), это был страх перед тем ужасом, который мне предстояло пережить. Это было абсолютное непризнание у меня внутри, что это реальность! Я дала согласие на операцию, но почувствовала, что силы начали покидать меня.

Как мы с ней вернулись домой, я не помню. Я помню только огромную вину перед моей девочкой за случившееся. Я не знала, как вести себя, что сказать, как ублажить её. Я ей сказала, что всё хорошо и что ей надо ещё немного побыть в больнице.