Сцена в фильме Джармена подчёркнуто утрирована и анахронична, как всё его повествование, но она отлично передаёт суть любви к искусству кардинала и маркиза; Сьюзен Зонтаг их способ видеть мир как эстетическое явление и обозвала Кэмпом. Легко себе представить, как маркиз подводит дам римского света, утончённо привыкших к хладной и скользкой красоте позднего маньеризма, к «Святому Матфею и ангелу». Дамы застывают перед торчащими из картины ногами, и непроизвольное «Ах!» слетает с губ. Этого мало, маркиз отдёргивает занавеску с Amor omnia vincit, и дамы, онемев, пялятся на мальчишку, вывалившегося из картины прямо на них в чём мать родила и явно над ними насмехающегося.
Дамы ни хрена не понимают, что ж это такое делается, и, дай им волю, они бы в мальчишку зонтики воткнули, как это пытались сделать их далёкие наследницы в XIX веке с «Купальщицами» Курбе, а потом с «Завтраком на траве» Мане. Им воли не даёт авторитет маркиза, известного сноба и арбитра, Петрония своего времени. Дамы вынуждены владеть собой и сдерживаться, рот, открывшийся в недоумении, растягивается в одобрительной улыбке и щебечет комплименты. Маркизу, конечно: «Да вы, маркиз, душка, это ж надо такое придумать! Какой отменный вкус! Как завораживающе ново!» Маркиз же, наслаждаясь всей ситуацией – ибо наслаждение, доставляемое эстету идиотизмом модных дам при встрече с настоящим произведением искусства, сравнимо с удовольствием от земляники золотой вилочкой с золотой тарелочки, – обворожительно улыбаясь в ответ, поправляет даме цветок у корсажа и шепчет про себя «скорей бы чёрт забрал тебя». В семействе Джустиниани до сих пор хранится портрет маркиза, написанный французом Николя Ренье, всю жизнь прожившим в Италии и потому прозванным Реньери, караваджистом первого призыва и изрядным художником. Судя по лицу, маркиз именно так себя и вёл.
Год 1600-й был очередным Giubileo с двумя нолями и со всеми вытекающими из этого факта последствиями. По счёту он был двенадцатым, что также добавляло ему круглости: двенадцать – цифра сакральная для всего мира из-за двенадцати месяцев, а для христиан особенно, из-за двенадцати апостолов. Папа Климент VIII объявил весь год Anno Santo, Святым Годом. В Риме на протяжении двенадцати месяцев была толкучка, как на распродажах в Самаритэн, хотя цены на индульгенции взлетели, а не упали. По договору картины должны были быть готовы к Anno Santo. Караваджо закончил «Призвание святого Матфея» и «Мучение святого Матфея», третья же, «Святой Матфей и ангел», дописывалась и была завершена лишь в 1602 году. Сама капелла открылась в срок, так что две серии, «Призвание» и «Мучение», из трёхсерийного фильма о евангелисте Матфее увидели многие паломники. Первая серия – о жизни до обращения, суетной и тщеславной, полной слабости и греха. О том, что было в недалёком прошлом, подробно сообщают стол, усыпанный монетами, и группа из пяти мужчин вокруг. Она состоит из трёх юношей, разодетых в пух и прах, модного мужчины в расцвете лет с ухоженной бородой и старика, в очках и кашемировом пальто, с шикарным меховым воротником, как у международных торговцев оружием в фильмах о Джеймсе Бонде. Группа – олицетворение Vanitas, а также Lock, Stock and Two Smoking Barrels и Pulp Fiction, «Карты, деньги, два ствола» и «Криминальное чтиво».
Караваджо. «Призвание святого Матфея»