Просто солги

Я еще никогда прежде не видела Нью-Йорк в начале мая. Не видела одухотворенных влюбленных в весну юных девушек, своих городских ровесниц, наряжающихся во все цвета радуги и подставляющих просыпающемуся солнцу свои бледные после долгой зимы личики. Я не видела, как на бульварах начинают продавать первые цветы и что все покупают себе хотя бы по маленькой розочке, только бы вдохнуть нарастающий запах весны.

— Эта весна особенная — купите цветок, мадам, для себя и для своей очаровательной дочки!

И я не могу не оставить этому милому человеку в черно-белой шляпе — совсем как у фокусника! — двухдолларовую купюру. Поймав на себе взгляд цветочного торговца, Жи смущенно смеется и опускает глаза, делая вид, что рассматривает носки собственных туфель.

— Ты ему явно понравилась, — заговорщически шепчу я, потянув девочку в сторону оживленного перекрестка.

Жи в ответ только с мнимой обидой пихает меня в бок, продолжая при этом задорно смеяться, и я тут же отвечаю ей тем же, не замечая наливающихся злобой раздраженных нашим хорошим настроением лиц прохожих.

В такой солнечный день в центральном парке, как и следовало ожидать, и яблоку негде упасть. Но мне почему-то упорно кажется, что здесь никого нет. В какой-то момент в разномастной толпе я замечаю испещренное отвратительными шрамами лицо. И мне кажется, что на меня снова направлено пистолетное дуло.

Мне хочется крикнуть: "Люди! Вы, что, не видите?! Почему вы не видите?.. Почему не чувствуете?.. Почему… почему…"

Человек смотрит на меня внимательно, с какой-то кривой усмешкой. Смотрит. Изучает. Потому что видеть — его единственная привилегия.

Одними губами он спрашивает меня. Я могу различить каждое слово.

"Кесси, ты веришь в Бога?"

И исчезает.

…

Я в сотый раз (наверное, даже больше, чем в сотый) пересчитываю оставшиеся деньги. Слишком мало, чтобы купить два билета в цирк, но я же обещала Жи, поэтому во что бы то ни стало должна выполнить обещание.

В прихожей темно, но я все равно нервно оглядываюсь, прежде чем засунуть деньги обратно за зеркало. Мания преследования — да, это определенно про меня. Наверное, это побочный эффект чересчур развитой интуиции, а может, это просто — интуиция.

Звонят в дверь, вздрагиваю, оборачиваюсь, жду.

Но дверь не открывается сама — не может открыться. А я просто боюсь. Какой нормальный человек будет звонить тебе в дверь в три часа утра?

Я льну к тяжелой, с тысячью и одним замком, двери и просто слушаю, пытаюсь что-либо услышать.

— Кесси, я знаю, что ты там, — шипит раздраженный голос по ту сторону двери. По ту сторону жизни. Это шипение тихое, больше похожее на шепот, но я все равно различаю. Каждый звук, каждое слово.

Замок щелкает, и я вижу его перекошенное лицо и часто вздымающуюся грудь. Возможно, он бежал. За ним был хвост, вот он и бежал.

Я пропускаю его мимо себя и снова запираю дверь: не хочу, чтобы следом прокралась еще чья-нибудь тень. Потому что тени — они материальны.

— Джо? — неуверенно спрашиваю я, не зная, что я могу в таком случае еще сказать.

У него на лице все та же ухмылка — злая, опасная, как бы говорящая: "Не подходи, Кесси, стой там, где стоишь". Но я плюю на свое шестое чувство и просто делаю шаг вперед.

— А ты ожидала увидеть пасхального кролика? — пытается пошутить он. Не получается. Потому что улыбка застывает на его губах, как желе к рождеству.

Я изучаю его, как будто вижу в первый раз. Его широкое лицо, двух-трехдневная щетина и опасно прищуренные глаза. Как у затаившегося в кустах хищника. В этот раз я более смелая: смотрю, изучаю. А он просто стоит и ждет.

— Ты изменился, — неопределенно шепчу я, делая еще один шаг. В прихожей темно — здесь до сих пор не повесили лампочку — поэтому я пытаюсь разглядеть его в темноте. Пытаюсь понять, что в нем не так.

— Всего неделю не виделись, — пожимает плечами он, но как-то: резко, нервно, как будто не знает, что ему еще сделать.

Люди пожимают друг другу руки, а мы с Джо пожимаем плечами. Вполне равноценная замена.

Я поднимаю руку к его лицу, осторожно, медленно, аккуратно, точно спрашивая разрешения. Но моя рука замирает где-то в дюйме от его кожи. Не понимаю, что меня держит: его опасная ухмылка или что-то другое, постороннее. В этот момент я начинаю различать в темноте ноты знакомого мотива. Той мелодии, что мы с Кимом придумали. Сначала она тихая, едва задевающая мое чувствительное сознание. Затем она становится все громче, и я слышу ее все четче.

Закрываю глаза и понимаю: это Джо поет. Напевает.

Я чувствую, как его руки, тяжелые, теплые, ощутимые ложатся мне на плечи, и он притягивает меня к себе. Сквозь его сбившееся дыхание я слышу, как бьется его сердце, временами пропуская удары. Три через два.

И мне хочется, чтобы этот момент продолжался бесконечно, хочется в кои-то веки научиться останавливать время.

Я не говорю ни слова — просто стою, прижавшись к его теплому телу, и слушаю, как Джо тихо напевает знакомый мотив. Мотив, под который я часто танцую в своих мыслях.