Просто вместе

— Вам известно, что я занимаюсь детскими студиями в Бобуре, и… Я его заметила, потому что он вечно крутился у турникетов, считал и пересчитывал свои открытки… Каждый раз когда я проходила мимо, я поглядывала на него, и он всегда был занят одним и тем же: пересчитывал открытки и постанывал. Как… Как Чаплин, понимаете? С тем благородным изяществом, от которого перехватывает горло… Когда вы не знаете, плакать вам или смеяться… Когда вы уже вообще ничего не понимаете… Стоите, как дурак, и на душе у вас кисло-сладко… Однажды я ему помогла и… Ну и влюбилась, чего уж там… Вы тоже влюбитесь, сами увидите… Его нельзя не полюбить… Этот парень, он… Он один может осветить весь этот город…

Камилла сжала руку Франка.

— Ой, вот еще что! Когда он мне впервые представился, он сказал: «Филибер де ла Дурбельер», а я — ну я же вежливая девушка — ответила по географическому принципу: «Сюзи… э… Бельвильская…» «О! — воскликнул он. — Вы из рода Жоффруа де Лажема Бельвильского, который сражался с Габсбургами в 1672 году?» Ну ничего себе… «Нет, — пролепетала я, — просто из Бельвиля… который в Париже…» Знаете, что самое прикольное? Он даже не расстроился.

Она подпрыгивала.

— Ну вот, все сказано. И я прошу вас встретить его бурными аплодисментами…

Франк свистнул в два пальца.

Тяжело ступая, появился Филибер. В доспехах. В кольчуге, с плюмажем, шпагой, щитом и всем прочим металлоломом.

По рядам пробежала дрожь.

Он заговорил, но никто ничего не мог разобрать. Через несколько минут появился мальчик с табуреткой и поднял ему забрало.

И зал наконец услышал голос невозмутимого оратора.

Люди заулыбались.

Никто пока не понимал, в чем дело.

И тут Филибер начал исполнять свой гениальный стриптиз. Каждый раз, когда он снимал очередной кусок железа, маленький паж громким голосом называл его:

— Шлем… Подшлемник… Латный ошейник… Нагрудник… Перевязь… Налокотники… Наручь… Набедренники… Наколенники… Поножи…

Окончательно разобрав себя на части, наш рыцарь лег на спину, и мальчик снял с него «обувку».

— Наножные латы, — объявил он, поднимая их над головой и ухитрившись дать себе по носу.

На сей раз смех прозвучал искренне.

Ничто не разогревает зал лучше доброй грубой шутки…

А в это время Филибер Жеан Луи-Мари Жорж Марке де ла Дурбельер монотонным и неспешным голосом называл ветви своего генеалогического древа, перечисляя доблестные подвиги славного рода.

Его отдаленный дедуля Карл воевал против турок вместе с Людовиком Святым в 1271 году, другой, не менее отдаленный, дедушка Бертран, был при Азенкуре[68] в 1415-м, дядюшка Бидюль участвовал в битве при Фонтенуа,[69] дед по имени Людовик бился на берегах Муаны при Шоле,[70] двоюродный дед Максимилиан был соратником Наполеона, а прадед по материнской линии попал в плен к бошам в Померании.[71]

Филибер рассказывал все очень подробно. Дети не понимали ни слова. Уроки истории Франции в 3D. Высший класс.

— И вот перед вами последний листок с этого генеалогического древа, — заключил он.

И поднялся. Смертельно белый и ужасно худой, в одних кальсонах с королевскими лилиями.

— Это ведь я, знаете? Тот самый, который пересчитывает открытки.

Паж принес ему солдатскую шинель.

— Почему? — спросил он их. — Почему, черт побери, отпрыск столь славного рода считает и пересчитывает кусочки бумаги в самом непотребном месте? Что ж, я вам объясню…

И тут ветер переменился. Он рассказал им о своем «нежеланном» рождении — я с самого начала все время попадал впросак, матушка не желала делать аборт в больнице. Поведал о своем оторванном от внешнего мира детстве, когда его учили «держать дистанцию» с простолюдинами. О годах в пансионе, где его постоянно донимали и он не мог за себя постоять, потому что об этой стороне жизни знал только по сражениям своих оловянных солдатиков, и тогда он сделал своим оружием словарь Гафьо…

А люди смеялись.

Они смеялись потому, что это и правда было забавно. Смеялись над выходкой со стаканом мочи, смеялись над издевками, над очками, выброшенными в унитаз, над жестокостью маленьких вандейских крестьян и сомнительными утешениями наставника. Их смешило смирение голубя, который каждый вечер молился за тех, кто его оскорбил, и просил Господа не ввести его во искушение, и отвечал на вопросы отца, который каждую субботу спрашивал сына, не уронил ли тот фамильной чести, а у него все чесалось, потому что ему снова натерли член хозяйственным мылом.

Да, люди смеялись. Он ведь тоже смеялся, а они, эти люди, уже были на его стороне.

Каждый из них чувствовал себя принцем крови…

Каждому казалось, что он рыцарь в сверкающих доспехах…

Все были взволнованы.