Просто вместе

– …Тюрьмы были переполнены, и Карье, наделенный неограниченной властью, окруживший себя достойными соратниками, открыл новые казематы и реквизировал суда в порту. Очень скоро тиф начал косить несчастных заключенных, которых содержали в ужасающих условиях, и они мерли как мухи. Гильотина не справлялась с работой, и проконсул приказал расстрелять тысячи пленников, дав в помощь расстрельной команде "похоронную бригаду". Но арестованные продолжали прибывать в город, и тогда Карье додумался людей топить.

А вот что писал бригадный генерал Вестерман: "Вандеи больше нет, граждане республиканцы. Она мертва, пала под нашей вольной саблей, вместе со всеми женщинами и детьми. Я похоронил ее в болотах и лесах Савене. Следуя вашему приказу, я давил детей копытами лошадей и рубил женщин на куски, чтобы они не зачали новых разбойников. Я не обременю вас ни одним пленником".

И она рисовала тень, пробежавшую по искаженному судорогой страдания лицу.

– Вы рисуете или слушаете меня?

– Слушаю и рисую…

– Этот самый Вестерман… Этот монстр, служивший своей новой партии со всем пылом души, несколько месяцев спустя был арестован в компании с Дантоном, а потом им обоим отрубили головы…

– За что?

– Его обвинили в трусости… Он был умеренным…

Иногда он просил разрешения сесть в глубокое кресло в изножье ее кровати, и они читали – каждый свое, в полном молчании.

– Филибер…

– Ммм…

– Почтовые открытки…

– Да?

– Долго это будет продолжаться?

– Я… не понимаю, что вы…

– Почему вы не сделаете это своей профессией? Почему не попытаетесь стать исследователем или преподавателем? Вы имели бы полное право читать все эти книги в рабочее время, и вам бы даже стали платить деньги!

Он опустил книгу на обтянутые потертым вельветом костлявые колени, снял очки и потер глаза.

– Я пытался… Я лиценциат по истории и трижды пытался поступить в Национальную школу хартий, но всякий раз проваливался…

– Что, знаний не хватало?

– Да нет, конечно, хватало… – покраснел он. – Ну… во всяком случае… смею надеяться, что это так… но я… Я никогда не мог сдать ни одного экзамена… Я слишком нервничаю… Теряю сон, зрение, волосы, даже зубы! И все остальные способности. Читаю вопросы, знаю ответы, но не могу написать ни единой строчки. Сижу, застыв от ужаса, перед чистым листом бумаги…

– Но вы сдали на бакалавра? Вы ведь лиценциат?

– Да, но чего мне это стоило! Я ничего не сдавал с первого захода, хотя экзамены были несложные… Лиценциатом я стал не заходя в Сорбонну – ходил только на лекции выдающихся преподавателей, которыми восхищался, хотя эти самые лекции не имели никакого отношения к моей программе…

– Сколько вам лет?

– Тридцать шесть.

– Но вы ведь могли стать преподавателем…

– Представляете себе меня в классе с тридцатью ребятишками?

– Да.

– Нет. Я покрываюсь холодным потом при одной только мысли о том, чтобы обратиться с речью к аудитории, пусть даже самой немногочисленной. Я… У меня… Думаю, у меня проблемы с общением…

– А как же школа? Когда вы были маленьким?

– Я пошел сразу в шестой класс. К тому же в пансион… Ужасный был год. Худший в моей жизни… Как будто меня швырнули в огромную ванну, а плавать я не умел…

– Ну и?..

– И ничего. Я по-прежнему не умею плавать.

– В прямом или переносном смысле этого слова?

– В обоих, мой генерал.

– Вас никогда не учили плавать?

– Нет, А для чего?

– Ну… Чтобы плавать…

– Знаете, с точки зрения общей культуры, мы скорее произошли от поколения пехотинцев и артиллеристов…

– Что вы там плетете? Я вовсе не предлагаю вам ввязываться в битву на океанской глади! Я говорю о том, чтобы отправиться на морское побережье! А почему вас не отдали в школу раньше?

– Нас учила моя мать…

– Как мать Людовика Святого?

– Точно.

– Как ее звали?

– Бланш Кастильская…

– Ну да, конечно. Но почему вас учили дома? Вы что, слишком далеко жили?

– В соседней деревне была муниципальная школа, но я ходил туда всего несколько дней…

– Почему?

– Именно потому, что она была муниципальной…

– А, всё то же деление на Синих и Белых, да?

– Да.

– Эй, но это же было двести лет назад! С тех пор многое изменилось!

– Многое, бесспорно, изменилось. Но вот к лучшему ли? Я… Я неуверен…

– Я вас шокирую?

– Нет-нет, я уважаю ваши… ваши…

– Мои ценности?

– Да, если хотите, если это слово вас устраивает, но как же все-таки вы живете?

– Продаю почтовые открытки!

– Это безумие… Просто идиотство какое-то…

– Знаете, по сравнению с моими родителями, я очень… ээ… изменился – ваше определение! – то есть я… эволюционировал…

– Какие они, ваши родители?

– Ну…

– Похожи на набитые соломой чучела? На забальзамированные мумии? Плавают в чане с формалином вместе с лилиями?

– Отчасти вы правы… – развеселился он.

– Успокойте меня – они, во всяком случае, не передвигаются в портшезе?!

– Нет, но лишь потому, что носильщиков больше не найти!

– Чем они занимаются?

– В каком смысле?

– В смысле работы.

– Они землевладельцы.

– И это все?

– Знаете, у них много работы…

– Но… Вы очень богаты?

– Нет. Вовсе нет. Как раз напротив.

– Невероятная история…

– И как же вы выходили из положения в пансионе?

– С помощью Гафьо.

– Кто такой Гафьо?