Просто вместе

Закончив, она повернула рисунок к нему: канотье, рыжая борода, глаза, как две большие бельевые пуговицы, темный пиджак, дверная рама – она словно скопировала обложку.

Он даже не сразу понял, что произошло.

– Как тебе удалось?

– Я вчера целый час его рассматривала…

– Купила?

– Нет.

– Уф…

Помолчав, он спросил:

– Ты снова рисуешь?

– Потихоньку…

– Вот так? – он кивнул на портрет Эдуарда Вюйара. – Снова копируешь, как дрессированная собачонка?

– Нет, нет… Я… Только наброски в блокнотах… Ерунда… Рисую всякую чепуху…

– Но удовольствие хоть получаешь?

– Да.

Он ликовал.

– А-а, замечательно… Покажешь?

– Нет.

– Как твоя мать? – вмешалась великая дипломатка Матильда. – По -прежнему на краю пропасти?

– Скорее, на самом ее дне…

– Значит, все хорошо?

– Просто отлично, – улыбнулась Камилла.

Остаток вечера они провели в разговорах о живописи. Пьер комментировал работы Вюйара, искал сходство, проводил параллели, предавался бесконечным рассуждениям. Он то и дело вскакивал, снимал с полки книги, предъявляя им доказательства собственной проницательности, и в какой-то момент Камилле пришлось переместиться на самый край дивана, чтобы уступить место Морису (Дени), Пьеру (Боннару), Феликсу (Валлотону) и Анри (де Тулуз-Лотреку).

Как торговец Пьер был невыносим, а как просвещенный любитель искусства – выше всяких похвал.

Ну конечно, он говорил глупости – а кто этого не делает, рассуждая об искусстве?! – но говорил он их вдохновенно. Матильда зевала, Камилла допивала шампанское.

Когда его лицо почти исчезло в клубах дыма от сигары, он предложил отвезти ее домой на машине. Она отказалась – слишком много съела, не помешает пройтись.

Квартира была пуста и неожиданно показалась ей слишком большой, она закрылась у себя и провела остаток ночи, уткнувшись носом в свой подарок.

Она позволила себе несколько часов утреннего сна и присоединилась к коллеге раньше обычного: в канун Рождества кабинеты опустели около пяти. Они работали быстро, в тишине и молчании.

Самия ушла первой, а Камилла поболтала несколько минут с охранником:

– Это они заставили тебя надеть колпак и бороду?

– Да нет, сам проявил инициативу, для создания праздничной атмосферы!

– Ну и как, оценили?

– Да о чем ты говоришь… Всем плевать… Зато мой пес впечатлился. Не узнал меня, дурак такой, и зарычал… Клянусь, тупее собаки у меня в жизни не было…

– Как его зовут?

– Матрица.

– Это сука?

– Да нет… А почему ты решила?

– Так, нипочему… Ладно, пока… Счастливого Рождества, Матрица, – сказала она, обращаясь к лежавшему у ног охранника крупному доберману.

– Не надейся, что он ответит, эта псина ни черта не соображает, точно тебе говорю…

– Да я и не рассчитывала, – засмеялась Камилла. Этот парень – Лаурель и Харди в одном флаконе.

Было около десяти. По улицам бегали рысцой элегантно одетые люди, нагруженные пакетами с подарками. У дам уже болели ноги от лакированных шпилек, дети носились между тумбами, мужчины листали записные книжки, стоя в телефонных будках.

Праздничная суета забавляла Камиллу. Она никуда не торопилась и отстояла очередь в дорогом магазине, чтобы обеспечить себе хороший ужин. Вернее, хорошую бутылку вина. С выбором еды у нее, как всегда, возникли проблемы… В конце концов она попросила продавца отрезать ей кусок козьего сыра и положить в пакет два ореховых хлебца. Какая разница, это всего лишь дополнение к вину…

Она открыла бутылку и поставила у батареи – пусть шамбрируется! Налила себе ванну и целый час отмокала в обжигающе-горячей воде. Надела пижаму, толстые носки и любимый свитер. Из дорогущего кашемира… Остатки былой роскоши… Распаковала систему Франка, установила ее в гостиной, приготовила поднос с угощением, погасила весь свет и устроилась под одеялом на стареньком диванчике.

Она сверилась с оглавлением: Nisi Dominus оказалась на втором диске. Вечерня Вознесения – не совсем та месса, которая подходит для Рождества, к тому же псалмы придется слушать не по порядку…

Но какая, в конце концов, разница?

Какая разница?

Камилла нажала кнопку на пульте, закрыла глаза и оказалась в раю…

Она одна в этой гигантской квартире, с бокалом нектара в руке, а вокруг – ангельское пение.

Даже хрусталики люстры позвякивали от счастья.

Cum dederit dilactis suis somnum

Esse, haereditas Domin filii: merses fructus ventris.

Это был номер 5-й, и она прослушала его раз четырнадцать, не меньше.

И на четырнадцатый раз ее грудная клетка наконец взорвалась и рассыпалась на тысячу осколков.

Однажды, когда они с отцом сидели вдвоем в машине и она спросила, почему он всегда слушает одну и ту же музыку, отец ответил: "Человеческий голос – самый прекрасный из всех инструментов, самый волнующий… Даже величайший виртуоз мира никогда не сумеет передать и четверти эмоций, которые способен выразить красивый голос… Голос – частица божественного в человеке… Это начинаешь понимать с возрастом… Я, во всяком случае, осознал это далеко не сразу, но… Может, хочешь послушать что-нибудь другое?"

Она успела ополовинить бутылку и поставила второй диск, когда кто-то зажег свет.