Читаем Просто вместе полностью

Просто вместе

На письме стоял штемпель Кот-д'Армора.

10 сентября 1889 года. Откройте кавычки. Болячка в горле проходит, есть мне все еще трудно, но дело пошло на поправку. Закройте кавычки. Спасибо.

Перевернув открытку, Камилла увидела возбужденное лицо Ван Гога.

Она сунула ее в свой блокнот.

«Monoprix» лишился их общества. Благодаря трем книгам, подаренным Филибером - «Париж, загадочный и невероятный», «Париж. 300 фасадов для любознательных» и «Путеводитель по чайным салонам Парижа», - Камилла прозрела и перестала подвергать остракизму свой квартал, где, как оказалось, можно было на каждом шагу любоваться образчиками стиля ар нуво.

Они совершали длинные прогулки по бульвару Бо-сежур с его русскими избами, добирались до парка Бют-Шомон, минуя знаменитый «Hotel du Nord», въезжали в ворота кладбища Сен-Венсан, где и устроили в тот день пикник с Морисом Утрилло [77] и Эженом Буденом [78] на могиле Марселя Эме [79] .

- Теофиль Александр Стейнлен, художник, мастерски писавший котов и людские страдания, лежит под деревом на юго-западной части кладбища.

Камилла опустила путеводитель на колени и повторила:

- Мастерски писал котов и людские страдания, покоится под деревом на юго-западной части кладбища… Миленькое примечание, вы не находите?

- Почему ты вечно таскаешь меня к мертвецам?

- Что-что?

- …

- А куда бы вам хотелось отправиться, душечка моя Полетта? В ночной кабак?

- Эй, ку-ку! Полетта!

- Вернемся. Я устала.

Им снова попался таксист, скривившийся при виде кресла.

Да уж, эта штука - чистой воды детектор придурков…

Она устала.

Устала и отяжелела.

Камилла не хотела этого признавать, но ей то и дело приходилось поддерживать Полетту, подхватывать, чтобы та не упала, пересиливать сопротивление и перебарывать упрямство, чтобы заставить ее одеться, поесть и поддерживать разговор. Даже не разговор - Полетта с трудом могла отвечать. Строптивая старая дама не желала пускать к себе врача, а понимающая молодая женщина не пыталась пойти ей наперекор: во-первых, потому, что это противоречило ее принципам, а во-вторых, уговорить бабушку должен был Франк. Но когда они отправлялись в библиотеку, она погружалась в изучение медицинских журналов и книг и читала ужасные вещи о перерождении мозжечка и болезни Альцгеймера, после чего с тяжелым вздохом захлопывала этот ящик Пандоры и принимала плохие правильные решения: если Полетта не хочет лечиться, если ее не интересует сегодняшний мир, если она не желает доедать то, что лежит у нее в тарелке и ей нравится надевать пальто прямо на халат, прежде чем отправиться на прогулку, - это ее право. Ее законное право. Она не станет доставать старую женщину, а если кто-то захочет увидеть проблеск сознания в ее почти непроницаемых глазах, пусть задаст ей вопрос о прошлом, о ее матери, о сборе винограда, о том дне, когда господин аббат едва не утонул в Луаре, потому что слишком резко бросил накидную сеть и она зацепилась за одну из пуговиц его сутаны, или о ее любимом саде. Во всяком случае, ничего действеннее Камилла не придумала…

- А латук вы какой сажали?

- «Майскую королеву» или «Толстую ленивую блондинку».

- А морковь?

- «Палезо», конечно…

- А шпинат какой?

- Ну… шпинат… «Вирофлейский исполин». Он хорошо всходил…

- Черт, и как вы держите в голове все названия?

- Я даже пакетики помню. Каждый вечер листала каталог Вильморена, как другие мусолят свой требник… Я это обожала… Мой муж бредил охотничьими ружьями и патронами, а я увлекалась только растениями… Знаешь, люди приезжали издалека, чтобы взглянуть на мой сад…

Она ставила ее кресло на освещенное место, слушала и рисовала.

И чем больше рисовала, тем сильнее любила.

Может, не будь этого кресла, Полетта дольше оставалась бы на плаву? Неужели она стала впадать в детство по вине Камиллы, которая то и дело просила ее присесть, потому что так получалось быстрее и проще? Все может быть…

Тем хуже… Зато никто не отберет у них то, что они сейчас переживают - ни понимания с полуслова-полувзгляда, ни протянутых друг к другу рук в истаивающей с каждой минутой жизни. Ни Франк, ни Филибер, ни черта не смыслившие в их странной дружбе, ни врачи, которые все равно бессильны, когда старый человек вдруг вновь становится восьмилетним ребенком, который кричит с берега реки: «Господин аббат! Господин аббат!», горько при этом рыдая, ведь если аббат утонет, все дети из церковного хора попадут прямиком в ад…

- Я бросила ему свои четки, можешь себе представить, как сильно они помогли этому бедняге… Думаю, я начала терять веру именно в тот день: вместо того чтобы просить о помощи Господа, он звал свою мать… Мне это показалось подозрительным…