Просто жизнь

Все дружно закивали, заулыбались, и Рыбин, чтобы скрыть смущение, сказал, обращаясь к ездовому:

— И чего, старый, ты все время крест поминаешь? Ты разве верующий?

— Не знаю, как тебе и ответить. — Фомин потоптался, переложил из руки в руку кнут. — Вроде бы верующий я и вроде бы нет. Это смотря по обстоятельствам.

— Хитер! — Рыбин рассмеялся.

— Это точно, — подтвердил Фомин.

— Выходит, не веруешь ты по-настоящему.

— Но крест ношу! — воскликнул Фомин. — На всякий случа́й.

Рыбин усмехнулся. Фомин помигал, стал оправдываться:

— Знаешь ведь, Лексей, как говорится: на бога надейся, но и сам не плошай.

— Это уж точно, — согласился Рыбин.

Пехота завязала бой за дзотами, где была вторая линия траншей. Немцы отходили отстреливаясь. Поспешное отступление немцев озадачило Рыбина.

— Голову даю на отсечение, — сказал он, — темнят фрицы. Скумекали, должно быть, что мы только прощупываем их, и затаились. Не хотят раскрывать огневые точки. Вот когда общее наступление начнется, тогда они лупанут.

— Твоя пушка может разрушить дот? — спросил Егор.

— Нет. — Рыбин с сожалением покачал головой. — Я и сегодня только на амбразуры наводил.

— А броню танка она пробьет? — не отставал Егор.

— Куда ей! — Рыбин положил руку на щиток. — Снаряды наши, сам видел, точно игрушечные. Но, — ефрейтор оживился, — остановить танк «сорокапятка» может. Попадешь в гусеницу — и амба!

Рыбин вспомнил бой под Каунасмо, когда ему посчастливилось сбить гусеницу с «тигра». Втайне он мечтал подбить еще хотя бы один танк, ждал, что сегодня они попрут, но танки так и не появились.

Егор был возбужден боем. Он еще не совсем поверил, что все обошлось, что он остался живым и невредимым и, кажется, не трусил, вел себя в бою как полагается. Теперь Егор беспокоился только за Надю, хотел поскорее увидеть ее.

— Давно собираюсь спросить тебя, — обратился к нему Рыбин, — да все позабываю. Ты что, Егор, до армии делал?

— Учился. Когда война началась, работать стал. Мы снаряды делали.

— Отец-то твой где? Тоже небось воюет?

— Нету у меня отца, — сказал Егор. — Я с матерью живу Я и она — больше у нас никого нет.

— А родитель где? — вступил в разговор Фомин.

— Умер, когда я маленьким был. Заболел тяжело и умер.

— Да-а… — протянул Фомин.

Немного помолчали. Потом Рыбин спросил:

— Матери-то пишешь?

— Пишу.

— Часто?

— Как когда. Последний раз перед самой отправкой написал — десять дней назад.

— Вот что, Егор, — сказал Рыбин. — Сегодня напиши ей. Она небось волнуется.

— Конечно, волнуется, — подтвердил Егор и вспомнил мать — тихую, спокойную женщину с сединой на висках, для которой он был единственной отрадой — так она сама говорила.

Из леса вышел командир роты в сопровождении нескольких солдат и младших командиров. Егор двинулся к нему навстречу строевым, стараясь шагать покрасивее. Вскинул руку к шапке.

— Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант!

— Почему задержались? — спросил Вьюгин, пряча улыбку: уж очень значительный вид был у солдата.

— Я приказал остаться, — вмешался Рыбин.

Вьюгин вопросительно взглянул на него.

— У меня одного бойца ранило в руку, — объяснил ефрейтор. — Пришлось Егору временно побыть подносчиком снарядов.

— Ну и как он?

— Жалоб, товарищ старший лейтенант, нет.

Из-за дзотов появились девушки, обе Нади. Замахали руками, крича что-то.

— Зовут! — Вьюгин направился к сандружинницам.

За ним двинулись остальные. Рыбин и Егор тоже пошли. Они радовались, что видят девушек живых и невредимых. Во время боя было не до них. А теперь, когда напряжение сошло, Рыбин искренне был рад, что с Надей ничего не случилось. Егор стеснялся, поглядывал на девушек украдкой, а Рыбин смело смотрел на Надю-москвичку: ему было наплевать, что подумают и скажут об этом другие.

Перебивая друг друга, девушки заговорили разом.

— Что, что? — не понял Вьюгин.

— Там, там, — твердили девушки, показывая на овраг.

Старший лейтенант направился к оврагу. Заглянул вниз — и отшатнулся: на дне лежал Сидоров… Тело связного было исколото штыками, открытые глаза были устремлены в небо, по лицу катились, будто слезы, дождевые капли.

— Сволочи… — вырвалось у Вьюгина.

Вместе с другими он вытащил Сидорова наверх, закрыл ему глаза и подумал, что связной, наверное, ничего не сказал фашистам.

Все стояли молча, ожидая распоряжений командира роты. Подвели пленного — испуганного, перепачканного болотной жижей немца с оттопыренными ушами. Вьюгин немного говорил по-немецки.

— Что тут было? — обратился он к пленному.

Заикаясь, пленный стал рассказывать. Оказалось, что вчера, когда захватили русского, на позиции был командир полка. Он пообещал русскому хорошую жизнь, если тот даст нужные сведения. Русский плюнул офицеру в лицо и бросился на него.

— Майн гот, майн гот! — ужасался пленный, вздевая руки к небу.

Вьюгин подумал, что Сидоров был не только смекалистым, но и мужественным человеком, и обругал себя за то, что сомневался в связном, что не сказал Поперечному, какой он, Сидоров, на самом деле.

Появился майор. Глянув на Сидорова, спросил:

— Кто это?

— Мой связной, — ответил Вьюгин. — Тот самый.

— A-а… Значит, ни шиша не узнали немцы.