Просто жизнь

— Маменька, у невесты головы нет.

«Мать» отвечает ему жалостливо, с повизгиванием:

— Поищи хорошенько, должна быть.

«Пахомушка» ищет, старается, да находит лишь «Пахомихины» ноги в лаптях. Это у него получалось уморительно, с напускным ужасом, досадой и шумным пыхтением, под громкие советы всех вокруг. И снова «Пахом» взмолился:

— Маменька, ищу, и все нет!

Хохот, посвистывание были ответом на его жалобу. А когда провозились «молодые» без толку всю ночь, раздосадованный «муж» начал бранить «жену», честить ее за то, что она и «дельницы» — большие грубые рукавицы — надела каждую не на ту руку.

— Неуклюжая! — закричал «Пахом». — Бестолковая! Как без меня-то жить будешь? Вот уеду в город по делам, смотри у меня!

— Насмотришься за ней, мужикатой, — серьезно и строго проговорила старушка, наконец-то справившись с икотой. От смеха же и прошла ее морока. — Пока муж в работах, молодуха всякого прохожего ждет. Это уж как водится у нынешних.

— Сказка-то старая, — напомнил Петр.

— Сказка-то старая, да присказки новые, — отрубила старушка.

А «Пахом» бросил работу, собрал инструменты, приложил к губам руки рупором, закричал во все горло:

— Эй, перевозу! Трам-тара-рам!

И сейчас же «Пахомиха» приехала к нему на скамейке. Обнялись супруги, целуются. «Пахомиха» спрашивает:

— Здоров ли ты жил, имел ли работу, много ли заработал, не имел ли какой заботы?

— Я-то хорошо, — ответил «Пахомушка». — А ты как поживала? Тятеньку мово уважала, слушала ли маменьку, топила ли баеньку, запирала ли дверь на замочку? Спала ли всегда в одиночку?

— Все делала, как ты велел, Пахомушка.

А тот глядь на дерюги да на сено, видит, «ребенок» лежит — старый пиджак, перетянутый веревкой.

— Откуда у тебя ребенок?!

— Вот и поймал гулящую! — обрадовалась бабка, поддергивая платочек.

— Ребенок твой, — смело говорит «Пахомиха».

А муж оторопело:

— Как может быть мой? Я дома не ночевал!

— А ведь первую ночь я с тобой спала, — изворачивается, лукавит «Пахомиха».

— Врешь, безголова-неуклюжа! Откуда дитя? — И замахнулся грозно.

А «Пахомиха» смело:

— Откуда, откуда. Ребята сделали!

И расшумелись пуще прежнего все в клубе, стали искать меж собой отца ребенка. «Пахом» ярится, злее всех ищет. Натыкается на «прохожего человека», спрашивает грозно:

— Был у моей Пахомихи?

— Был, — лихо, с вызовом отвечает «прохожий человек». «Пахом» в отчаянии кричит, вопит на своих «родителей»:

— Что же глазели? Пахомиху не уберегли! — И ударил «родителей» «ребенком», а потом стал колотить скомканным, перевязанным пиджаком «прохожего человека»:

— Не ходи к чужой жене, не ходи к чужой жене!

Набросился и на «Пахомиху»:

— Не спи с другими, не спи с другими!

И до того разошелся, что стал бить всю «родню» свою и всех, кто рядом стоит. Со смехом и визгом побежали кто куда. На том завершилось представление.

— Поразительно, — сказал профессор, — нелепо, дико все закончилось, а смешно. Как быстро и смело реалии переходят в символику и наоборот. Трагедия, фарс, драма, комедия, цирковое трюкачество — все берет свое начало из таких вот народных гуляний да игрищ.

Около дверей толкалось много молодежи. И там вдруг резко засипел, заорал магнитофон у кого-то в руках. Парни и девушки задергались, запрыгали в модном танце.

— А вот и новый тур праздничных представлений, — сказал Даниил Андреевич, и по его глазам было видно, что это веселье ему тоже очень интересно. Но старики и старухи рассердились не ра шутку, они вытолкали молодежь из клуба:

— Пошли отсель, бесовские дрыгалки. Не для вас веселье!

А «Пахом» да «Пахомиха» вскоре вновь стали рыжим прихрамывающим мужиком и вернувшейся в свой прежний облик лукавой, быстрой теткой Евдокией. И вся их возбужденная «родня» расселась по лавкам, живо переговариваясь и пересмеиваясь.

Вечер еще не закончился. Но усталость, духота и желание покурить вывели на улицу многих мужчин. Профессор тоже хотел было уйти, но Петр уговорил его остаться.

— Что-нибудь тут еще придумают. Я чувствую.

Радостное его возбуждение было не только от веселого праздника. Глаза девушки нет-нет да выглядывали из-за кого-нибудь, светились то в одном месте большого зала, то в другом, она будто играла в прятки с Петром и в то же время хотела, чтобы он видел ее повсюду.

Надо было поскорее, пока не закончился вечер, сделать, совершить что-то невероятное, что-то такое, что помогло бы завоевать эту девушку. Петр побежал за своей гитарой.

Никогда еще не пел он для стольких людей сразу. Сначала не мог настроиться, голос звучал не в полную силу, с хрипотцой, потом все стало получаться само собой.

— Еще! Еще давай! — требовали слушатели, усевшиеся на низких лавках.

И Петр пел. Туристские песни, морские, модные и старинные, грустные и озорные. Их оказалось много в его памяти. Как-то по-особому приняли песню Окуджавы «Девочка плачет — шарик улетел».

Петр мог бы еще петь и еще. Но было уже поздно и очень хотелось проводить эту загадочную русоволосую девушку домой. Но проводить ее не удалось, она куда-то исчезла внезапно.